В русле развития мифологических представлений происходило изменение облика зооморфных богов – они наделялись человеческим телом, новыми признаками и функциями. Небесную корову в последующей традиции изображали в образе привлекательной женщины с рогами (позже превращёнными в своеобразную корону), иногда с ушами коровы; но в некоторых местностях богиня сохранила облик животного (одной из ипостасей Хатхор была корова Мехурет). Постепенно небесная корова по имени Hathor ~ Hator, букв. ‘Дом Гора’, приобрела антропоморфный облик и превратилась в богиню неба, любви, женственности, красоты, веселья и танцев.

Почитание Хатхор было распространено по всему Египту, а также в Нубии, Библосе, Пунте и на Синае. В поздние периоды египетской истории она отождествлялась с богинями любви и красоты других народов, в частности, с греческой Афродитой и месопотамской Иштар. Вероятно, ее образ был заимствован населением Ближнего Востока, а затем был усвоен античным миром и оттуда попал в культуру некоторых европейских народов.

В ходе своей дальнейшей эволюции, небесная лосиха-корова не только кардинально изменилась, обретя антропоморфный облик, но стала важным персонажем древнеегипетской мифологии. В одних местах ее мужем считали Гора Бехдетского, в других – бога Ра, а жители города Мемфис видели в этой роли бога Птах. Хатхор была известна в разных ипостасях, ее отождествляли с другими богинями египетского пантеона, в том числе с Исидой.

Лук выступал в качестве первого струнного инструмента. В связи с тем, что вооруженный этим оружием небесный стрелок поражал стрелами-молниями злых духов, звуки вибрирующей тетивы, а затем струн древнего музыкального инструмента отпугивали темные силы. Казахские шаманы-baqsı при проведении камлания играли на старинном смычковом инструменте – кобызе.

Терракотовая фигура танцующей девы с птичьей головой (девы Плеяд). Древний Египет, ок. 3650 – 3300 гг. до н.э.

 

Функция божественного покровителя музыки, присущая астральному стрелку, была присвоена богине, чей образ оказался результатом трансформации объекта небесной охоты – лосихи Хэглен из сибирского астрального мифа, осложненной влиянием представлений о красавице-деве, дочери звездного владыки Плеяд. Атрибутом Хатхор, выступавшей в роли богини любви, веселья, музыки и пляски, был музыкальный инструмент систр. Изображения этого предмета носили в качестве амулета, охраняющего от злых духов.

Фигура птицеголовой женщины, кормящей грудью ребенка. Музей династии Цзинь (1115–1234 гг.).

Когда стал доминировать культ бога Ра, Хатхор оказалась его дочерью, “солнечным оком”. Она отождествлялась с дочерьми великого Ра – Сехмет и Тефнут. Это привело к недолгому периоду поклонения Хатхор в образе львицы. Богиня была главным персонажем мифа о возвращении весной из южной страны (Нубии) “солнечного ока” – Тефнут-Хатор.

По приказу бога Ра Сехмет-Хатор начинает истреблять людей в наказание за их грехи и отказ повиноваться богам. Но проявленная ею чрезмерная жестокость заставила верховного бога принять меры, чтобы спасти человеческий род – он напоил “солнечное око” вином.

Иштар – крылатая богиня любви, плодородия и домашнего очага, изображенная с птичьими ногами

Египетская богиня Сехмет-Хатор имеет аналоги в пантеоне жителей Ближнего Востока и Месопотамии. Представления о богине смешались с характеристиками прототюркской albastı и вызвали к жизни мифические образы Ламашту, Лилит и Иштар. Крылья богине достались от более архаичной фигуры – астральной девы Плеяд.

В результате диффузии образ Иштар стал известен в мифологии народов, проживавших в Древней Индии. Здесь ее звали Kali, букв. ‘Черная’. Если в древнеегипетском мифе Сехмет-Хатор истребляла грешных людей, то Кали уничтожала демонов, восставших на верховного бога Индру. Обеими богинями овладевает неконтролируемая ярость. Хатхор и Ламашту изображаются с львиными головами. Рядом с образами Иштар и Кали помещены фигуры львов. Хеттская богиня Сауска, отождествляемая с Иштар, представала в виде фигуры крылатой женщины, находящейся на льве. Хебат (Хепат), супруга бога грозы Тешуба, также изображалась стоящей на ее священном животном – льве.

Писатель М.Н. Юхма в книге “Древние чувашские боги и герои” упоминает о дочери владыки вселенной Тангара – богине Сехметь, которая превращается в львицу и предает смерти провинившихся людей, исполняя наказ разгневанного отца: “Находи непокорных, злых, возомнивших себя выше богов, убивай…” [Юхма М.Н. Древние чувашские боги и герои (Легенды и мифы древней Чувашии). – Чебоксары, 1995, с. 25]).

Индийский миф рассказывает о том, что после долгой борьбы боги, утратив всякую надежду на успех, укрылись в Гималаях, так как демоны стали одолевать их, вторгшись в небесные владения. Кали считалось ипостасью Богини-матери Махамайи-Дурги, которая произвела её на свет, чтобы избавить богов от засилья демонических сил. Кали вместе с помощью своих спутниц Дакини и Йогини истребила демонов и сделала себе ожерелье из их голов. Но, устроив побоище, она совершенно обезумела и стала убивать всякого, кто попадался ей на пути. Испуганные боги обратились за помощью к Шиве, мужу Дурги. Видя, что Кали не прекращает убийства, Шива решил лечь на ее пути. Когда богиня случайно наступила на супруга, то пришла в себя.

Кали – ипостась Богини-матери Махамайи Дурги

Образ богини, принимавшей вид львицы, воспринял черты albastı ~ almastı, существа из древнетюркской демонологии, ставшего известным в культуре древних жителей Месопотамии – его название было адаптировано людьми, говорящими на аккадском языке, в форме Lamastu (Lamaştu).

У турок, казанских, крымских и западносибирских татар, казахов, башкир, тувинцев, алтайцев, узбеков страшная мифическая женщина называлась словом albastı (alvastı), туркмен – al, albassı, киргизов – albarstı, каракалпаков, ногайцев – albaslı, азербайджанцев – hal, hal anası, кумыков – albaslı qatın (ср. немецк. alp-frau), балкарцев и карачаевцев – almastı. Турки ее называли также – al, al ana, al qarı, al qızı, тувинцы и алтайцы – albın, казахи, каракалпаки, киргизы и узбеки – martuw, узбеки Зеравшанской долины – sarı qız ‘жёлтая дева’ [Под именем Sarı qız в ногайском фольклоре фигурирует повелительница джиннов, о которой сказано, что каждое утро она моет голову и расчесывает волосы после мытья; все люди, побывавшие у нее, окаменели], западносибирские татары – sarı çaç ‘желтоволосая’, якуты – abaası. Среди злых духов тувинской демонологии была albıs – нечисть-аза женского рода.

Это существо чаще всего встречается на берегу водоемов в виде уродливой женщины с длинными распущенными светлыми волосами и такими длинными грудями, которые она закидывает за спину при беге. Ее образ и название стали известны народам, обитавшим по соседству с тюркскими этносами: таджикам – albastı, ягнобцам – albastı или olbastı, лезгинам – al pab, грузинам – ali, татам – ol, талышам – ala jen, удинам – hal, курдам – hal anası, alk, белуджам – alg, merak, армянам – alı, alk, ингушам и чеченцам – almazı, монгольским этносам – almas, русским – албаста ~ лопаста.

Представление об этом персонаже проникли в мифологию германских народов. Например, в датской фольклорной традиции упоминается женщина-тролль, старая эльфиня или великанша по имени Slattenpat, имеющая уродливый вид. Избегая опасности, она забрасывает длинные груди на плечи, мешающие при быстром движении [The ugly-looking Slattenpat runs away putting her long pendulous breasts over her shoulders in order to run faster]. Эту мифическую фигуру связали с легендой о Дикой охоте: будучи пойманной призрачными всадниками, Slattenpat погибает от рук их предводителя.

Известные в народной традиции православных славян святые Пелагея и Параскева-Пятница – мифологические фигуры, возникшие на основе представлений о древней женской богине (Iştar, Aphrodis, Venus, Freia, Мокошь, Devi safed, букв. ‘Белая богиня’), которой была посвящена пятница (Veneris dies, Vendredi, Friday, Freitag). Имя святой Параскевы представляет собой греческое слово со значением ‘пятница’.

По преданию, святая Параскева родилась в годы царствования императора Диоклетиана в городе Иконий (Малая Азия) в семье богатого сенатора. Ее родители были христианами: они жили в страхе Божьем, строго соблюдая заповеди Господни. Супруги особо почитали пятницу и проводили этот день в посте и молитве, щедро подавая милостыню. За это Бог послал им в день пятницы дочь, которую они нарекли Параскевой.

Параскева-Пятница сохранила свои прежние признаки и функции, которые исполняла под именем Мокошь – так называлось женское божество славянского пантеона. Святая имела прямое отношение к прядению, шитью, браку, деторождению, считалась покровительницей полей и скота: Параскеве молятся о сохранении домашних животных. Верили, что она исцеляет тяжелые душевные и телесные недуги, сохраняет семейное благополучие и покровительствует торговле.

С точки зрения исследования генезиса этого образа представляет интерес следующая особенность: часовни, посвященные святой Параскеве (Прасковье) и её иконы ставились при источниках, над ключами и колодцами, находящимися под покровительством этой святой. Существовало поверье, что ее образ нередко являлся на реке или у колодца, вследствие чего вода обретала целебную силу [Житие Параскевы Пятницы, с. 12–14; Алматинский храм св. вмч. Параскевы [аббревиатура св. вмч. образована от слов святая великомученица], с. 14–16 / Журнал “Свет православия”. – Алматы: Периодическое издание Астанайской и Алматинской епархии. – № 9–10 (153–154). – 21 ноября 2008 г.].

Каноническая иконография изображает Параскеву-Пятницу суровой, аскетического вида рослой женщиной с лучезарным венцом на голове и облаченной в красный омофор. Однако в народных представлениях облик христианской святой продолжал сохранять демонические черты: высокий рост, длинные распущенные волосы и большие груди, которые она закидывает за спину. Ее облик, связь с водной стихией и с таким днем недели, как пятница, прямо указывают на исходный образ языческой богини, испытавшей влияние представления об albastı. Могучая женщина-людоед, которую увидел во время своих странствий персонаж адыгского героического эпоса по имени Куаго, обладает схожими признаками: “Наконец подъехал он к переправе и встретил великаншу; она купалась в реке, груди ее были закинуты за спину…” [Сказание о Дабече, сыне Дабеча Куаго и сыне Куаго Карашауее // Нарты. Адыгский героический эпос. – Серия “Эпос народов СССР”. – М.: Главная редакция восточн. лит-ры изд-ва “Наука”, 1974, с. 309]. Нарт взял в жены ее безобразную обликом дочь, которая ежегодно рожала и съедала своих новорожденных младенцев.

Если в татарском историческом эпосе “Идегей” и близких к нему казахских вариантах преданиях мать Эдиге, сыгравшего значительную роль в истории Золотой орды в конце XIV – начале XV веков и ставшего основателем династии правителей Ногайской орды, отнесена к категории фантастических существ peri, то в одном из крымско-татарских вариантов эпического произведения она названа albastı. Обнаруженная в тюркском фольклоре синонимичность мифологических терминов peri и albastı предстает еще одним доказательством в пользу предположения о происхождении двух видов сказочных существ от образов дев Плеяд.

Qurtluqaya-bey, персонаж крымско-татарского дастана “Эдиге” [Эдиге // Къырымтатар халкъ агъыз яратыджылыгъы хрестоматиясы: Педагогика институтынынъ филология факультетининъ къырымтатар тили ве эдебияты болюгининъ студентлери ичюн къулланма / Тертип этиджи Д. Бекиров. – Т.: Ўқитувчи, 1991, с. 4–23], после того, как его изгнал хан Тохтамыш, поселился в Черных горах (Qara dağ), где построил временное жилище и занимался ловлей птиц.

Однажды он вернулся с охоты и увидел, что в его шалаше прибрано, пол подметен, пища приготовлена. Сидит в его жилище прекрасная девушка, подобная Луне в четырнадцатый день месяца; от одного дуновения изгибается как лист фиалки. Красавица ответила согласием на предложение Куртлукая стать его женой, но поставила следующие условия: ему нельзя было смотреть на ее нос, подмышечные ямки и на ноги; и чтобы не нарушить их, мужчина, приближаясь к своему дому, должен был предупредить о своем появлении с помощью условных звуков. Они жили вместе до тех пор, пока Куртлукая не сказал, что еды в этой местности уже нет, ему нужно выехать в путь. Внезапно вернувшись, он вошел в шалаш и взглянул на жену: на носу у нее не было переносицы, на ногах – лодыжки, увидел через подмышку, что отсутствуют легкие (Apayı’nıη burunı’na qaray – kensiregi yoq, ayağı’na qaray – tobuğı yoq, qoltuğı’na qaray – öpkesi yoq). Супруга сказала, что условия брака нарушены, а у нее шестимесячная беременность, если она родит ребенка у дороги, то бросит его там, если – у реки, то бросит в воду. После этого она исчезла, вскоре умирает и Куртлукая-бей. Их ребенка находит и воспитывает старик по имени Эсебай (Eseway).

Эпизоды встречи Куртлукая с будущей женой, ее уход и гибели персонажа имеют отличия в варианте предания “Эдиге бий” [Эдиге бий // Къырымтатар халкъ агъыз яратыджылыгъы хрестоматиясы.., с. 24–56].

По приказу хана Тохтамыша Куртлукая был ослеплен за то, что тайно передал слуге Темир-хана яйцо породистого сокола. Его увезли в гористую местность и бросили в густые заросли умирать. На третий день Куртлукая, потерявший всякую надежду на спасение, услышал шаги приближающегося к нему существа, которое хриплым голосом приветствовало его. Подошедшая пообещала в обмен на будущие брачные отношения между ними, исцелить Куртлукая. Затем, взяв за руку мужчину, она заставила коснуться ее тела. Действительно, это была женщина с большими грудями, свисавшими до живота. Она сорвала с дерева два листочка, окунула их в родниковую воду, приложила к незрячим глазам Куртлукая и сказала, чтобы он уснул, пообещав скоро вернуться. Услышав свое имя, мужчина проснулся и увидел перед собой молодую женщину, одетую в красное платье. Она принесла узел с пищей и велела прозревшему Куртлукая построить шалаш. На следующий день мужчина выразил свое восхищение женщине, на что та сказала, что нет препятствий для их сожительства, если супруг будет соблюдать следующие условия: Куртлукая, возвращаясь домой, должен всегда подавать голос и не смотреть вслед жене, когда она будет покидать их жилище.

Далее следует характерные для некоторых мифических существ женского пола (вил, русалок, албасты) детали, как расчесыванием гребнем волос и близость к воде.

Возвращаясь с охоты, Куртлукая забыл предупредить голосом жену, которая в это время, помыв голову в тазе, подняла руку и расчесывала свои волосы. Мужчина увидел через отверстие в ее подмышечной впадине внутренности. Тогда он уразумел, что его жена – albastı (ведьма). Куртлукая спросил у растерявшейся супруги, куда она собирается.

Овладевшая своими чувствами женщина ответила, что ее позвали на свадьбу младшей сестры и попросила разрешения отправиться туда. На слова мужа, что она беременна и ей скоро рожать, обещала вернуться через два дня.

Когда жена, одевшись, вышла из дома и попрощалась, Куртлукая вспомнил, что она ничего не сказала ему по поводу нарушения первого условия, и тогда опрометчиво решил преступить второй запрет. Он глянул через плечо и заметил, что ноги его жены были похожи на птичьи лапы: ступни оканчивались тремя длинными пальцами, отсутствовали пятки. Женщина, быстро обернувшись, перехватила взгляд мужа, вернулась к дому и сказала, что нарушены условия сохранения их брака.

Упрека за первое нарушение не было, так как оно было непреднамеренным, но второе ее муж совершил сознательно, и поэтому их супружеству пришел конец. Женщина добавила, что родившегося ребенка она оставит в каком-нибудь месте, где живут люди.

Через некоторое время пастух Эсебий, друг Куртлукая, погнал овец на пастбище и обнаружил новорожденного, лежащего на земле.

 

Albastı может появляться в разных обличьях, но чаще всего показывается в образе существа с длинными висячими грудями и длинными косами, которые она расчесывает гребнем. Такие представления бытовали, например, у ногайцев, рассказывающих о albaslı, как о женщине “с длинными волосами, отвислыми грудями, которые она, убегая, закидывает за спину…”. Терские казаки верили, что лобаста имеет вид нагой женщины внушительного роста и размера, с громадными, примерно в аршин, грудями и волосами, доходящими до земли.

Название албаста (лопаста) относилось к женскому демоническому персонажу, связанному с водой и схожему с северорусской русалкой. В русских быличках албаста часто появляется у рек и озер, где сидит на камне и расчесывает длинные распущенные волосы. При появлении человека она бросается в воду и исчезает, иногда оставив на камне свой гребень. Согласно поверьям, зафиксированным в Астраханской и Вятской губерниях, лобаста – нагая лохматая женщина большого роста, имеющая длинные, достигающие земли, космы волос и огромные груди, которые она при быстром движении закидывает через плечи на спину. Эти представления имели широкое распространение и даже нашли отражение в языке татов – небольшого ираноязычного этноса, проживающего в Азербайджане и Дагестане; они называли албасты описательно – mämäbädüş (mämä ‘женская грудь’, bä – предлог, düş ‘плечо’).

Албасты истребляет маленьких детей и приносит вред беременным женщинам и роженицам. Она поджидает, пока ребёнка оставят одного, кормит его своей грудью, после чего ребёнок умирает. Для защиты от вредного существа в изголовье кровати, на которой спит ребёнок, кладут нож или иной металлический предмет, иногда втыкают иголку; в этих же целях беременным женщинам рекомендовали прикалывать иголку к подолу платья.

Аlvun (у тубаларов) или alban (у челканцев) из мифологии северных алтайцев имели вид красивых девушек; согласно народным представлениям, они были очень тоненькими и быстро бегали; вместо ногтей у них были длинные, как ножи, острые когти; кроме того, эти создания обладали настолько большими грудями, что при стремительном беге она их забрасывали на свои плечи. Жили они в пещерах и иных жилищах, где постоянно поддерживался огонь. Питались эти существа мясом диких животных, птиц, рыб и даже людей, которых случалось им встретить. Иногда мужчины вступали с ними в брачные отношения [Бельгибаев Е.А., Назаров И.И. Северо-алтайский таежный культурный комплекс (челканцы, тубалары, кумандинцы) // Традиционные знания коренных народов Алтае-Саянского экорегиона в области природопользования: информационно-методический справочник / Гл. ред. И.И. Назаров. – Барнаул: Изд-во “Азбука”, 2009, с. 78–79].

Аналогичный тип чудовищ представлен в казахском фольклоре кровожадным существом женского пола, именуемым jez-tırnaq, букв. ‘медный коготь (ноготь)’, из-за длинных медных когтей, которыми, по суеверным представлениям, оно могло легко разрезать человеческую плоть.

Генетически близки к упомянутым мифологическим образам ведьмы из литовской демонологии. Их пристрастие к купанию в водоемах и наличие смертоносных острых когтей – признаки, позволяющие отнести их к категории существ, ведущих свое происхождение от астральных дев-птиц:

Būdavusios kūdros, kur laumės plaudavusios drabužius ir pačios plaukydavusios. Mūsų protėviai laumių bijodavę. Jos turėdavusios geležinius nagus ir tais nagais sudraskudavusios žmones. Taip pat laumės mokėdavusios burti. Jeigu pirtis kūrendavę, visiems išsiprausus, ateidavusios laumės ir imdavusios pertis. Naktimis taip pat visi bijodavę laumių.

Были [когда-то] пруды, в которых ведьмы полоскали одежду и сами плавали. Наши предки боялись ведьм. Они имели железные ногти и этими ногтями раздирали людей. Ведьмы умели также колдовать. Если топили баню, то, когда все искупаются, приходят, бывало, ведьмы и начинают париться. По ночам тоже все, бывало, боялись ведьм [Булыгина Т.В., Степанов Ю.С. Теория грамматики и теоретическая грамматика (К выходу в свет “Грамматики литовского языка” на русском языке) // Вопросы языкознания. Теоретический журнал по общему и сравнительному языкознанию. – № 3 (май – июнь). – М.: Наука, 1988, с. 27. Ср. персонажей женского пола из казахского фольклора, именуемых jez-tırnaq, букв. ‘медные ногти (когти)’].

 

Карачаевцы и балкарцы верили в реальность существа, называемого almastı. Персонажем их сказаний обычно предстает имевшая безобразную (или наоборот, красивую) внешность, голая особь женского пола, с длинными до пят волосами. Алмасты обитает в лесу или в овраге, но может поселиться на чердаке дома, и тогда нужно оставлять там еду для него. Убивать алмасты нельзя – перед смертью он или она проклинает убийцу.

Азербайджанцы иногда представляли hal с птичьей стопой; в некоторых казахских мифах у albastı были вывороченные ступни или копыта на ногах; по представлениям западносибирских татар, на ее руках имелись острые когти.

Исследователи утверждают, что с XIII века в фольклоре славян начинают упоминаться вилы – женские существа, которые обычно описывались в виде высоких, стройных девушек с длинными распущенными волосами, в светлых одеждах или покрывалах. Однако чаще им придавались демонические черты: ослиные, конские, коровьи или козьи ноги с копытами, которые скрывались под одеждой; крылья – средоточие их сверхъестественной силы; огромные груди, переброшенные на спину; неприятный запах, исходящий от волос. Места обитания вил – удаленные от людей горы, живут они в пещерах и ямах. Они могли насылать болезни на провинившихся людей и даже убивать их, иссушать поля, уничтожать урожай и изводить скот.

Lamaştu встречается в аккадской мифологии с конца II тыс. до н.э. Это существо представляли в виде львиноголовой женщины-демона, поднимающейся из подземного мира с целью насылать на людей болезни и похищать детей. Так описан ее облик: “Её ступни как у (птицы) Зу, её руки грязны, у неё – морда всесильного льва. Она появляется из зарослей тростника. Её волосы распущены, её груди обнажены”. Иногда изображалась кормящей грудью свинью и собаку, держа в руках змеев – эти признаки, как и львиная голова, не были характерными для albastı и появились уже в Междуречье.

Женщина-демон Ламашту

По поверью, болезни возникали оттого, что Ламашту пила кровь и ела плоть людей. Этот демон вредил детям, вызывая у них жар и озноб; насылал родовую лихорадку и изводил беременных женщин недомоганиями; порождал дурные сны и кошмары; губил плодовые деревья. Она старалась навредить роженице, похитить её новорожденного ребёнка или даже убить его.  Из мифов следует  также, что Ламашту была убийцей не только детей и рожениц, но и устраивала лесные пожары, а также вызывала неурожаи.

В качестве атрибутов этого существа нередко были представлены гребень и веретено. Предполагают, что она соответствовала Dimme из шумерской мифологии и считалась дочерью бога неба Anu (шумерск. An).

С Lamaştu идентифицировали женского демона Lilitu. Предполагают, что семь ее имен породили представления о семи ведьмах (the seven witches). На самом деле, переосмысление образов произошло в ином направлении: имена семи мифических существ были осознаны как названия одного и того же чудовища.

Несомненно то, что фигуры семи ведьм – это деградированные образы семи небесных дев; подтверждение этому выводу можно найти в фольклоре: герой чувашской сказки “Как крестьянский сын вместо Солнца по небу ходил” [Как крестьянский сын вместо Солнца по небу ходил // Мифы славян и народов Севера / Сост. Т.В. Муравьева. – Серия “Всемирная мифология”. – М.: Вече, 2005, с. 211–213] называет дев-птиц ведьмами и обвиняет их в колдовстве; в одном из эпизодов сказки “Заклятье старой колдуньи” [Заклятье старой колдуньи // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 166–180] семь волшебниц королевства, приглашенных на крестины новорожденной принцессы, одарили ее прекрасными качествами. Эти феи – еще один из результатов фольклорного переосмысления мифических образов семи дев Плеяд.

По своим сверхъестественным способностям мало чем отличается от семи добрых фей еще один персонаж сказки – престарелая колдунья, которую забыли пригласить на крестины. Разгневанная, она явилась во дворец и, воспользовавшись тем, что наступило время пожеланий ребенку, в отместку предрекла ей раннюю смерть; поэтому она названа рассказчиком старой ведьмой.

Возможность фей влиять на судьбу человека сближает их с мойрами (парками, норнами), определяющими жизнь и смерть человека. Общее происхождение упомянутых сказочных существ от небесных дев-птиц, семи сестер Плеяд, позволяет понять кем были на самом деле три голубя из английской сказки “Волшебный венок” [Волшебный венок // Янтарная книга лучших сказок мира / Сост. Г.П. Шалаева. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 43–59], одарившие добрую девочку чудесным венком из розовых бутонов, среди которых пели маленькие, невидимые птички.

Касаясь проблемы возникновения определенных персонажей мифов, легенд и сказок на основе представлений о девах-птицах, обратимся к колоритному образу из сказки “Красавица-принцесса и Апельсиновый Карлик” [Красавица-принцесса и Апельсиновый Карлик // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 405–426]. В одном из ее эпизодов старая и уродливая Фея пустыни, желая обмануть короля Золотой страны, явилась перед ним в образе красивой девушки. Однако она забыла изменить свои ноги, похожие на костистые лапы, их заметил король и обо всем догадался. Вид этих конечностей определен реминисценцией об орнитоморфных существах – летающих девах Плеяд, трансформировавшихся в европейском фольклоре в фей и ведьм. Рассказчик изображает Фею пустыни в виде высокой старухи.

Демонология шумеров изображала Lilitu злобной богиней, имевшей вид полульва-получеловека, полузмеи-получеловека, женщины с ногами и крыльями птицы или летучей мыши. Это чудовище подземного мира являлось ночным призраком пустыни, было способно вызвать бесплодие у женщин и половое бессилие у мужчин. Иудеи представляли Лилит в образе волосатого и крылатого существа, вредящего деторождению и вызывающего бесплодие женщин. Считалось, что она не только наводит порчу на младенцев, но и похищает их, пьёт кровь новорождённых, высасывает мозг из костей и подменяет их.

Iştar, царица ночи – одна из ипостасей Лилиту, представала перед мужчинам в образе красавицы-искусительницы. Она почиталась у аккадцев и вавилонян в роли богини чувственной любви и плодородия, покровительницы проституток и домашнего очага. Фигурки с изображением Иштар были практически в каждом вавилонском доме, ей приносились дары в надежде на любовь супруга и рождение детей. Нередко она изображалась обнаженной с двумя священными животными – голубем и львом.

Основой имени Lilitu считается шумерское слово lil ‘ветер’, которое обнаруживает близость к тюркск. *dīl ~ jīl ~ jel ~ yel ‘ветер’, ср. мишарск.-татарск. yīl / dīl ~ казанско-татарск. djīl ‘ветер’, а также Dil-bat [Dil-i-pat] – шумерское и древневавилонское название планеты Венера, посвященной богине Иштар [The Babylonians named the planet Ishtar (Sumerian Inanna), the personification of womanhood, and goddess of love. Venus – Dil-bat, Dil-i-pat or Nin-Dar-Anna, which means ‘the Queen of the Heavens’].

Исходя из семантики имени Lilitu, можно предположить, что в основе имени Albastı (Al ~ Hal) лежит фонетический вариант слова yel ‘ветер’ в форме *al [Чередование в анлауте гомогенных слова звуков [a] ~ [ye], встречается, например, в казахском языке: aqpan (тюркск. aqman) ‘буран, вьюга’ ~ yekpin ‘порыв ветра’, *ağıl > awıl ‘жилище; стоянка; село’ ~ yel (тюркск. el ~ īl) ‘поселение; люди, принадлежащие к одному племени; народ; страна’, *ağır > awır ‘тяжелый; важный, уважаемый’ ~ yer (тюркск. er ~ īr) ‘мужчина; герой’, *ağız > awız ‘рот; куплет песни’ (awıl’dıη altı awızı’n aytuw ‘спеть песни, популярные в селе’) ~ *awaz ‘голос; звук’ > äwez ‘голос; мотив, напев’ ~ yez ‘болтун, пустомеля’ ~ yezüw ‘угол рта, губы’; казахск. aja ‘авторитетный старец’ ~ äje ‘бабушка’ ~ диалектн. yeje ‘бабушка со стороны матери’; казахск. ağa ‘старший; старший брат’ ~ диалектн. aqa ‘старший брат’ ~ äke ‘отец’ ~ диалектн. yege ‘хозяин’; следовательно, *al ~ yel ‘ветер’, ср. чувашск. Atăl ~ казахск. Yedil (ср. тюркск. Arıslan ‘Лев’ > старорусск. Еруслан > современ. Руслан, и наоборот: литературн. Елена > народн. Алёна)]. Здесь следует сказать, что в древнетюркском языке использовались генетически близкие омонимы yel ‘ветер’ и yel ‘злой дух, демоническое существо’ (yel-yek ‘злые духи’ [yek ‘демон, черт’], yel bükä ‘дракон’). Иными словами, первые компоненты синтагм al ana (hal anası) и yel ana, букв. ‘мать ветров’, первоначально были разными фонетическими вариантами одной и той же лексемы.

Гильом де Рубрук, совершивший путешествие к ставке правителя Монгольской империи Менгу-хана, изложил в своем труде немало сведений, в том числе этнографического характера, среди которых мы находим сопоставление тюркских слов yel ‘злой дух’ и yel ‘ветер’: “Когда также занедужит кто-нибудь принадлежащий к великим дворам, то далеко вокруг ставят сторожей, которые не позволяют никому переступать за эти пределы. Именно они опасаются, чтобы с входящими не явился злой дух или ветер” [Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны / Сб. “Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Гильома де Рубрука”. – Серия “Путешествия. Открытия. Приключения”. – Алматы: Гылым, 1993, с. 89]. Ассоциация бури с нечистой силой встречается в другом месте его сочинения: “В этот час поднялся внезапно такой сильный ветер по всей стране, что казалось, будто по ней бегают демоны…” [Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны.., с. 148].

Песчаные вихри иногда называются ‘дьяволами пустыни’ или ‘пыльными дьяволами’ (английск. dust devils). Şaytan – так называется жестокая буря в Джунгарских воротах; вихрь на Каспийском море, возникающий в результате столкновения ветровых волн; песчаный или пыльный вихрь в Белуджистане, Пакистане и Индии, возникающий в результате сильного перегрева песков.

Апаоша, зороастрийский див засухи и неурожая, противоборствующий Тиштрие, появляется в виде урагана; он поднимает с земли пыль, песок и камни, устраивает песчаные бури, а во время дождя уносит прочь тучи.

Представления о связи духов с вихрями нашли отражение в одном из эпизодов сказки “Принц Омар и красавица-принцесса”: “Той же ночью Абу и Джаби, завернувшись в плащи из песка и пыли, как это принято у джиннов, полетели в Бирму. Они усыпили Шахразаду и опять же по воздуху доставили ее в замок, где, погруженный в глубокий сон, спал принц Омар. Положив рядом с ним красавицу Шахразаду, джинны невольно залюбовались ими” [Принц Омар и красавица-принцесса // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 269].

Одним из персонажей сказки “Принцесса Пира и сын Короля воды” был дух ветра, имевший вид маленького человечка в просторных легких одеждах пыльного цвета; при каждом его движении поднимался сильный ветер [Принцесса Пира и сын Короля воды // Розовая книга сказок.., с. 96]. На его плечах герой сказки – малыш Джек летал на Северный полюс, где находился всезнающий старик с огромным фонарем.

Развитие событий в венгерской сказке “Дерево-до-небес” начинается с эпизода, в котором девятиглавый дракон в виде сильного ветра закружил смерчем, подхватил и унес королевну в синее небо. Исследователем Воронежского края Н.И. Второвым была записана сказка, в которой Вихорь Вихрёвич о двенадцати головах приезжал в полночь на крестьянское поле, где вместо посеянной пшеницы взошли самоцветные каменья. Враждебная людям сила в виде вихря похищающего героинь, нередко встречается в русских народных сказках [См., например, сказки за № 129, 130, 140, 160, 317, 559, 560, 561 из сборника А.Н. Афанасьева “Народные русские сказки” и произведение А.С. Пушкина “Руслан и Людмила”].

“Проклятый дух тотчас помчался буйным вихрем и в скором времени принес обеих царевен” – так сказано о силе и способности быстро летать, которыми обладает злой дух в “Сказке о сильном и храбром непобедимом богатыре Иване-царевиче и о прекрасной его супружнице царь-девице” [Сказка о сильном и храбром непобедимом богатыре Иване-царевиче и о прекрасной его супружнице царь-девице // Народные русские сказки А.Н. Афанасьева: В 3 томах / Подготовка текста, предисловие и примечания В.Я. Проппа. – Т. 3. – М.: Гос. изд-во художеств. лит-ры (Гослитиздат), 1957–1958, с. 331].

Власть над ветрами, которой обладает баба-яга, действующая в нижеприведенном эпизоде, позволяет сопоставить ее образ с мифологическим персонажем – Матерью ветров.

 

Входит в избушку – там сидит баба-яга костяная нога, седая, беззубая.

– Здравствуй, бабушка! Скажи, где мне искать мою королевну?

– Подожди немножко; вот я созову всех своих ветров и у них спрошу. Ведь они по всему свету дуют, так должны знать, где она теперь проживает

Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со всех сторон поднялись-повеяли ветры буйные, только изба трясется!

– Тише, тише! – кричит баба-яга, и как только собрались ветры, начала их спрашивать:

– Ветры мои буйные, по всему свету вы дуете, не видали ль где прекрасную королевну?

Представление о ветре легло в основу философского понятия об одном из четырех основных стихий природы – воздухе (ср. использование в одном из говоров казахского языка слова jel, букв. ‘ветер’, в значении ‘воздух’, а также русский глагол проветрить).

Г.Н. Потанин отментил, что в записанной краеведом Алексеем Белослюдовым в 1914 г. казахской сказке “Саунабир-хан” семиголовое чудовище именуется Джалмангысъ, хотя для фольклорных произведений характерна форма Джалмаусъ. Далее он указал, что у В.В. Радлова в одной из таранчинских, т.е. уйгурских, сказок это имя встречается в виде джалмонгусъ, и высказал следующее мнение: “киргизское джалмаусъ нужно расчленять на джалъ и маусъ, а не на джалмъ и аузъ “рот” [Г.Н. Потанин. Примечания (к записям А. Белослюдова “Сказанiя и сказки киргизъ”) / Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Императорского Русского Георгафического общества. – Выпуск X. – Семипалатинскъ: Семипалатинская областная типография, 1915, с. 6. Казахский глагол jalma-, имеющий значение ‘пожирать с жадностью, жадно есть’, обычно усматривают в составе слова jalmawız ‘обжора; прожорливый’ (jalmawız kempir – баба-яга)].

Он поясняет, что монгольское слово мангысъ или монгусъ – чудовище, огненный змей, пожирающий скот и людей, у соседних турков переходит в моос [Г.Н. Потанин. Примечания…, с. 5] (ср. алтайск. moηus ‘бойкий, шустрый; великан; боец’). Вывод известного собирателя фольклора позволяет предположить гомогенность форм yel ~ al ~ jal и считать их вариантами слова, имевшего значение ‘злой дух’ (ср. ногайск. yelmawız – мифическое существо в человеческом облике; отличается прожорливостью, может поедать людей). Almawız – такая форма названия сказочного чудовища встречается в узбекском фольклоре (*al + maηıs, ср. парные слова yel-yek, jin-şaytan).

По мнению исследователей, Lilitu можно рассматривать как прототип многих богинь: шумерской владычицы небес Инанны, аккадско-вавилонских Ламашту и Иштар, еврейской Лилит, греческой Астарты (Афродиты) и персидской Истар. Лилит играла роль богини плодородия, плотской любви и распрей, считалась олицетворением планеты Венера.

Изучение происхождения образов богинь любви и плодородия приводит к неожиданному заключению об их истоке в виде представлении древних жителей Южной Сибири о небесной матери зверей – серой лосихе, которая в Древнем Египте постепенно стала приобретать антропоморфный вид. Как свидетельство первоначальной животной сущности этой богини следует рассматривать сохранившиеся коровьи рога на ее голове. Древний миф о похищении Солнца мифической лосихой отразился в виде солярного диска, изображаемого между ее рогов.

Адам, Лилит и Ева. Миниатюра XV в.

Венеру, посвященную богине Иштар, именовали в Месопотамии Dil-Bat. Сверкающую на рассвете планету в Древней Греции называли Έωσφόρος или Φωσφόρος (латинск. Lucifer); вечернюю Венеру – Έσπερος (латинск. Vesper). Астрономические представления, бытовавшие в Месопотамии, были восприняты эллинами через посредство финикийцев, что привело к обозначению яркой планеты именем женского божества – ’Αφροδίτη (латинск. Venus).

Было высказано предположение о заимствовании древними греками не только финикийских представлений о богине любви, но и слова, обозначавшего ее атрибут. Aphrudet по-финикийски значит ‘голубь’ – эта птица была символом богини Астарты. На греческих изображениях Афродита держит у груди цветок или голубя. Фонетическое сходство греческого слова aphros, букв. ‘пена’, с заимствованным именем богини, дало волю народной этимологии и вызвало к жизни миф о рождении богини Афродиты из пены морской. Эти представления привели к появлению и прибавлению к имени богини эпитета ‘морская’ – Aphrodite Pelagia (латинск. Venus Marina) [Новый энциклопедический словарь. – Т. 10. – Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. – СПб, с. 115. От эпитета древнегреческой богини любви Aphrodite Pelagia образовано имя христианской святой Пелагеи].

Как возникли образы орнитоморфных дев?

 

Олимпийские боги имели вполне антропоморфный облик, но древнегреческой мифологии было известно немало божеств и существ, миксантропичных по своей природе. Среди них интерес представляют группы мифических созданий полуптиц-полуженщин.

Появлению образов крылатых химерических существ женского пола способствовали архаичные представления о девах Плеяд, которые спускались с неба в виде семи птиц (лебедей), чтобы искупаться в водоеме. Эпизод с купанием обусловлен характером движения астеризма Плеяд – группа звезд исчезала за горизонтом, как бы погружаясь в мировой океан, была невидима для обитателей северного полушария и через определенный срок вновь поднималась в небо. Ошибочный перенос названия с астеризма Плеяды на астеризм Пояс Ориона (или все созвездие Ориона) вызвал к жизни представления о трех (или девяти) девах-птицах.

Три девы-птицы, танцующие на берегу водоема

Этимологический анализ названия лебеди в китайском языке – tiān é – позволяет говорить о его мифологической основе. Сложная лексема записывается с помощью трех иероглифов, передающих на письме слова tiān ‘небо; небесный’ + é ‘красавица’ + niăo ‘птица’. Употребление слова в переносном значении мотивировано представлениями о небесных девах-птицах.

Как уже было отмечено, в мифологии и фольклоре варьируются виды и число птиц, образы которых принимают сказочные красавицы. Сопоставим соответствующие фрагменты некоторых произведений из числа включенных в сборник А.Н. Афанасьева “Народные русские сказки”.

212. Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что

В некотором государстве жил-был король, холост-неженат, и была у него целая рота стрельцов; на охоту стрельцы ходили, перелетных птиц стреляли, государев стол дичью снабжали. В той роте служил стрелец-молодец, по имени Федот; метко в цель попадал, почитай – николи промаху не давал, и за то любил его король пуще всех его товарищей. Случилось ему в одно время пойти на охоту раным-ранехонько, на самой зоре; зашел он в темный, густой лес и видит: сидит на дереве горлица. Федот навел ружье, прицелился, выпалил – и перешиб птице крылышко; свалилась птица с дерева на сырую землю. Поднял ее стрелок, хочет оторвать голову да положить в сумку. И возговорит ему горлица: “Ах, стрелец-молодец, не срывай моей буйной головушки, не своди меня с белого света; лучше возьми меня живую, принеси в свой дом, посади на окошечко и смотри: как только найдет на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукою наотмашь – и добудешь себе великое счастье!” Крепко удивился стрелок. “Что такое? – думает. – С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом! Прежде со мной такого случая никогда не бывало…”

Принес птицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит-дожидается. Прошло немного времени, горлица положила свою головку под крылышко и задремала; стрелок поднял правую руку, ударил ее наотмашь легохонько – пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такою прекрасною, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Другой подобной красавицы во всем свете не бывало! Говорит она добру молодцу, королевскому стрельцу: “Умел ты меня достать, умей и жить со мною; ты мне будешь нареченный муж, а я тебе богоданная жена!” На том они и поладили; женился Федот и живет себе – с молодой женой потешается, а службы не забывает; каждое утро ни свет ни заря возьмет свое ружье, пойдет в лес, настреляет разной дичи и отнесет на королевскую кухню.

213. Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что

Жил у царя стрелок, пошел поохотиться; глядь – летят три утицы: две серебряные, одна золотая. Жалко ему стрелять показалося. “Дай-ка, – думает, – пойду за ними следом; не сядут ли где? Авось удастся живьем изловить!” Утицы опустились на взморье, сбросили с себя крылышки – и стали прекрасные девицы, кинулись в воду и давай купаться. Стрелок подполз потихоньку и унес золотые крылышки. Девицы выкупались, вышли на берег, начали одеваться, начали навязывать крылышки – у Марьи-царевны пропажа объявилася: нет золотых крылышек. Говорит она своим сестрицам: “Полетайте, сестрицы! Полетайте, голубушки! Я останусь поискать мои крылышки; коли найду – на дороге вас нагоню, а коли нет — век меня не увидите. Спросит про меня матушка, вы скажите ей, что я по чисту полю залеталася, соловьиных песен заслушалась”.

Сестрицы обернулись серебряными утицами и улетели; а Марья-царевна осталась на взморье: “Отзовись, – говорит, – кто взял мои крылышки? Коли стар человек – будь мне батюшка, а старушка – будь мне матушка; коли млад человек – будь сердечный друг, а красная девица – будь родная сестра!” Услыхал эту речь стрелок и приносит ей золотые крылышки. Марья-царевна взяла свои крылышки и промолвила: “Давши слово, нельзя менять; иду за тебя, за доброго молодца, замуж! Вот тебе кустик – ночь ночевать, а другой кустик – мне”. И легли они спать под разными кусточками.

214. Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что

Входит солдат в большую залу – стоит круглый стол, на столе двенадцать блюд с разными кушаньями и двенадцать графинов с сладкими винами. Захотелось ему голод утолить; взял с каждого блюда по куску, отлил из каждого графина по рюмке, выпил и закусил; залез на печку, ранец в голова положил и лег отдыхать. Не успел задремать хорошенько – как вдруг прилетают в окно двенадцать лебедушек, ударились об пол и сделались красными девицами – одна другой лучше; крылышки свои на печь положили, сели за стол и начали угощаться – каждая с своего блюда, каждая из своего графина. “Послушайте, сестрицы, – говорит одна, – у нас что-то неладно. Кажись, вина отпиты и кушанья початы”. – “Полно, сестрица! Ты завсегда больше всех знаешь!” Солдат заприметил, куда они положили крылышки; тотчас тихонько поднялся и взял пару крылышек той самой девицы, которая была всех догадливее; взял и спрятал.

Красные дéвицы пообедали, встали из-за стола, подбежали к печке и ну разбирать свои крылышки. Все разобрали, только одной не хватает. “Ах, сестрицы, моих крылышек нету!” – “Ну что ж? Зато ты больно хитра!” Вот одиннадцать сестер ударились об пол, обернулись белыми лебедушками и улетели в окно; а двенадцатая как была, так и осталась и горько-горько заплакала. Солдат вылез из-за печки; увидала его красная девица и начала жалостно упрашивать, чтоб отдал ей крылышки.

Говорит ей солдат: “Сколько ни проси, сколько ни плачь – ни за что не отдам твоих крылышек! Лучше согласись быть моей женою, и станем жить вместе”. Тут они меж собой поладили, обнялись и крепко поцеловались.

215. Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что

По сказанному, как по писаному, пустился купеческий сын по той дорожке, добрался до синя моря, увидал славный большой дом; входит в переднюю комнату – в той комнате стол накрыт, на столе краюха белого хлеба лежит. Он взял нож, отрезал ломоть хлеба и закусил немножко; потом взлез на печь, заклался дровами, сидит – вечера дожидается.

Только вечереть стало – приходят туда тридцать три девицы, родные сестрицы, все в один рост, все в одинаковых платьях и все равно хороши. Большая сестра впереди выступает, на краюху поглядывает. “Кажись, – говорит, – здесь русский дух побывал?” А меньшая назади отзывается: “Что ты, сестрица! Это мы по Руси ходили да русского духу и нахватались”. Сели девицы за стол, поужинали, побеседовали и разошлись по разным покоям; в передней комнате осталась одна меньшая, тотчас она разделась, легла на постель и уснула крепким сном. Тем временем унес у нее добрый молодец платье.

Рано поутру встала девица, ищет – во что бы одеться: и туда и сюда бросится – нет нигде платья. Прочие сестры уж давно оделись, обернулись голубками и улетели на сине море, а ее одну покинули. Говорит она громким голосом: “Кто взял мое платье, отзовись, не бойся! Если ты старый старичок – будь мой дедушка, если старая старушка – будь моя бабушка, если пожилой мужичок – будь мой дядюшка, если пожилая женщина – будь моя тетушка, если же молодой молодец – будь мой суженый”. Купеческий сын слез с печки и подал ей платье; она тотчас оделась, взяла его за руку, поцеловала в уста и промолвила: “Ну, сердечный друг! Не время нам здесь сидеть, пора в путь-дорогу собираться, своим домком заводиться”.

219. Морской царь и Василиса Премудрая

Огляделся царевич кругом, увидал тропинку и пошел по ней: авось куда бог приведет. Шел, шел и очутился в дремучем лесу; стоит в лесу избушка, в избушке живет баба-яга. “Дай зайду”, – подумал царевич и вошел в избушку. “Здравствуй, царевич! – молвила баба-яга. – Дело пытаешь или от дела лытаешь?” – “Эх, бабушка! Напой, накорми, да потом расспроси”. Она его напоила-накормила, и царевич рассказал про все без утайки, куда и зачем идет. Говорит ему баба-яга: “Иди, дитятко, на море; прилетят туда двенадцать колпиц, обернутся красными девицами и станут купаться; ты подкрадься потихоньку и захвати у старшей девицы сорочку. Как поладишь с нею, ступай к морскому царю, и попадутся тебе навстречу Объедало да Опивало, попадется еще Мороз-Трескун – всех возьми с собою; они тебе к добру пригодятся”.

Простился царевич с ягою, пошел на сказанное место на море и спрятался за кусты. Тут прилетели двенадцать колпиц, ударились о сырую землю, обернулись красными девицами и стали купаться. Царевич скрал у старшей сорочку, сидит за кустом – не ворохнется. Девицы выкупались и вышли на берег, одиннадцать подхватили свои сорочки, обернулись птицами и полетели домой; оставалась одна старшая, Василиса Премудрая. Стала молить, стала просить добра молодца. “Отдай, – говорит, – мою сорочку; придешь к батюшке, водяному царю, – в то времечко я тебе сама пригожусь”. Царевич отдал ей сорочку, она сейчас обернулась колпицею и улетела вслед за подружками. Пустился царевич дальше; повстречались ему на пути три богатыря: Объедало, Опивало да Мороз-Трескун; взял их с собою и пришел к водяному царю.

Водяной царь наготовил много всякого кушанья – сотне человек не съесть! И велит зятю, чтоб все было поедено; коли что останется – худо будет. “Батюшка! – просит царевич. – Есть у нас старичок, дозволь и ему закусить с нами”. – “Пускай придет!” Сейчас явился Объедало; все приел – еще мало стало. Водяной царь наставил всякого питья сорок бочек и велит зятю, чтоб дочиста было выпито. “Батюшка! – просит опять царевич. – Есть у нас другой старичок, дозволь и ему выпить про твое здоровье”. – “Пускай придет!” Явился Опивало, зараз опростал все сорок бочек – еще опохмелиться просит.

Видит водяной царь, что ничто не берет, приказал истопить для молодых баню чугунную жарко-нажарко; истопили баню чугунную, двадцать сажон дров сожгли, докрасна печь и стены раскалили – за пять верст подойти нельзя [Попытка сжечь иноземца в раскаленной чугунной или железной бане – мотив, который нередко встречается в сюжетах, завершающихся женитьбой героя на красавице, см. например, русскую сказку “Иван-царевич и Марфа-царевна”]. “Батюшка, – говорит царевич, – дозволь наперед нашему старичку попариться, баню опробовать”. – “Пускай попарится!” Пришел в баню Мороз-Трескун; в один угол дунул, в другой дунул – уж сосульки висят. Вслед за ним и молодые в баню сходили, помылись-попарились и домой воротились. “Уйдем от батюшки водяного царя, – говорит царевичу Василиса Премудрая, – он на тебя больно сердит, не причинил бы зла какого!” – “Уйдем”, – говорят царевич. Сейчас оседлали коней и поскакали в чистое поле.

220. Морской царь и Василиса Премудрая

Идет молодец путем-дорогою, подходит ко Дунаю-реке и прилег тут на бережку отдохнуть. Видит он, что пришли двенадцать девушек – одна другой лучше, разделись, обернулись серыми утицами и полетели купаться. Молодец подкрался и взял платье одной девушки. Накупавшись, утицы вылетели на берег. Все оделись; одной недостало платья. Одетые улетели, а та стала плакать и просить молодца: “Отдай мое платье; не в кую пору сама сгожусь я тебе”. Молодец подумал-подумал и отдал ей платье.

Приходит он к царю неверному. “Слушай, добрый молодец! – говорит царь земли неверной. – Узнай ты мою меньшую дочь; узнаешь – пущу тебя на все на четыре стороны, не узнаешь – пеняй на себя!” Только вышел молодец из дворца, меньшая царевна навстречу ему: “Отдал ты мне платье, добрый молодец, пригожусь и я тебе. Завтра отец мой будет показывать тебе всех нас, сестер, и велит меня угадывать. Мы все похожи одна на другую; так ты смотри: у меня на левом ухе будет мошка ползать”.

Побежала царевна к мужу, оборотила его в голубя, сама перекинулась в голубку, и полетели на свою сторонку. Проведал про то царь неверный, послал их догонять.

222. Морской царь и Василиса Премудрая

Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанныя: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют. Вслед за ними прилетела и тринадцатая голубица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее! Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался да припомнил, что говорила ему старуха, подкрался тихонько и унес сорочку.

Вышла из воды красная девица, хватилась – нет сорочки, унес кто-то; бросились все искать, искали, искали – не видать нигде. “Не ищите, милые сестрицы! Полетайте домой; я сама виновата – недосмотрела, сама и отвечать буду”. Сестрицы – красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубками, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотрелась кругом и промолвила: “Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек – будешь мне родной батюшка, коли средних лет – будешь братец любимый, коли ровня мне – будешь милый друг!” Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит: “Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая”.

223. Морской царь и Василиса Премудрая

На другий день цариця напекла йому на дорогу паляниць, розказала, куда іти, да ще й провела його недалеко за село; от він іде, коли дивиться – аж стоїть хатка. А вже смеркалось, так він і зайшов туда на´ ніч; а там живе П’ятінка святая [Святая Параскева-Пятница, чей образ связан с античной богиней Венерой, покровительницей пятницы – пятого дня недели, началом которой считался воскресный день]. Зараз побачила його да й каже: “Здрастуй, Іван-царевич! Чи по волі, чи по неволі?” – “Ні, П’ятінко! Більше що по неволі”, да й розказав, куди і чого він іде. Так вона і каже йому: “Гаразд же, що ти до мене зайшов: я тебе научу, куди іти: там є двоє воріт, так ти не йди у ті ворота, що колком заперті, а в ті, що замком, да ще на їх стремить на´ткнута чоловіча голова; но ти не бійся! Тільки постукай, то за´раз ворота самі і одчиняться, тоді іди усе по дорожці, і прийдеш до води, а там побачиш: купається дванадцять сестер, да всі перекинулись уточками, і плаття їх лежат имуть на березі – усіх одинадцяти вмісті, а однієї особо; дак ти теє і возьми да й заховайся з ним. От всі сестри поодіваються да й підуть; а вона буде шукать своєго плаття, а послі скаже: озовись, хто моє плаття узяв, – тому буду матір’ю. А ти мовчи. Вона оп’ять скаже: хто моє плаття узяв – тому буду сестрою. Ти все мовчи. Тоді вона скаже: хто взяв моє плаття – того буду жінкою. От ти озовись і оддай їй платя”.

224. Морской царь и Василиса Премудрая

Баба-яга поставила на стол напитки и наедки разные, накормила его, попоила и спать уложила, а поутру ранехонько будит и давай расспрашивать. Иван-гостиный сын рассказал ей всю подноготную и просит: “Научи, бабушка, как до царя Некрещеного лба дойти”. – “Ну, хорошо, что ты ко мне зашел, а то не бывать бы тебе живому: царь Некрещеный лоб крепко на тебя сердит, что долго к нему не являлся. Послушай же, ступай по этой тропинке и дойдешь до пруда; спрячься за дерево и выжидай время: прилетят туда три голубицы – красные дéвицы, дочери царские; отвяжут свои крылышки, поснимают платья и станут в пруду плескаться. У одной крылышки будут пестренькие; вот ты улучи минуточку и захвати их к себе и до тех пор не отдавай, пока не согласится она пойти за тебя замуж. Тогда все хорошо будет!” Попрощался Иван-гостиный сын с бабою-ягою и пошел по указанной тропинке.

Шел, шел, увидал пруд и спрятался за густое дерево. Немного спустя прилетели три голубицы, одна с пестрыми крылышками, ударились оземь и обернулись красными девицами; сняли свои крылышки, сняли свое платье и начали купаться. А Иван-гостиный сын держит ухо остро, подполз потихохоньку и утащил пестрые крылышки. Смотрит: что-то будет? Выкупались красные девицы, вышли из воды; две тотчас же нарядились, прицепили свои крылышки, обернулись голубицами и улетели; а третья осталась пропажи искать.

Ищет, сама приговаривает: “Скажись, отзовись, кто взял мои крылышки; если старый старичок – будь мне батюшкой, если средних лет – милым дядюшкой, если ж добрый молодец – пойду за него замуж”. Иван гостиный сын вышел из-за дерева: “Вот твои крылышки!” – “Ну скажи теперь, добрый молодец, нареченный муж, какого ты роду-племени и куда путь держишь?” – “Я – Иван-гостиный сын, а путь держу к твоему батюшке, царю Некрещеному лбу”. – “А меня зовут Василиса Премудрая”.

А была Василиса Премудрая любимая дочь у царя: и умом и красой взяла! Указала она жениху своему дорогу к царю Некрещеному лбу, вспорхнула голубицею и полетела вслед за сестрами.

Поутру говорит Ивану-гостиному сыну Василиса Премудрая: “Нас у батюшки три сестры; обернет он нас кобылицами и заставит тебя выбирать невесту. Смотри-примечай: на моей уздечке одна блесточка потускнеет. Потом выпустит нас голубицами; сестры будут тихохонько гречиху клевать, а я нет-нет да взмахну крылышком. В третий раз выведет нас девицами – одна в одну и лицом, и ростом, и волосом; я нарочно платочком махну, по тому меня узнавай!”

225. Морской царь и Василиса Премудрая

Прикатился этот шар к другой изобке; взошел туда Иван-купецкий сын, а в изобке сидит баба-яга костяная нога; сама на стуле, нос в потолок, одна нога в правый угол, а другая в – левый. “Здравствуй, Иван-купецкий сын! Мой братец тебя давно дожидается!” – “Как же мне пройтить к нему?” Баба-яга дала ему шар и сказывает: “Ступай, куда шар покатится”. Прикатился шар к третьей изобке; Иван-купецкий сын взошел в эту изобку, а в ней сидит Чудо-Юдова дочка. “Здравствуй, Иван-купецкий сын! Мой батюшка давно тебя дожидается”. – “Как же мне пройтить к нему?” – “А вот ступай по этой проталинке – и прямо выйдешь к моему батюшке”.

Он пошел той проталинкою и дошел до моря синего. По одну сторону моря синего плавает семьдесят семь уточек, по другую сторону изгорода стоит, на изгороде висят всё человечьи головы. Говорит Иван-купецкий сын: “Быть моей головушке на этой изгороде!” А сам слезно плачет. Вышла к нему девица-красавица и спрашивает: “Об чем ты, добрый молодец, плачешь?” – “Как же мне не плакать? Шел я много время, а никак не найду Чуда-Юда Беззаконного”. Девица в ответ ему: “Шагни назад три шага – и будешь там”. Он шагнул назад три шага и очутился в большом доме. Говорит ему Чудо-Юдо: “Давно я тебя дожидаюсь, Иван-купецкий сын! Вот тебе за провинок, что ты долго не приходил: поставь мне за ночь амбар; а если не поставишь, так голова твоя будет отрублена”.

226. Морской царь и Василиса Премудрая

Воротился молодец домой, а черт приказывает ему третью задачу: “Прилетает сюда по вечерам трехглавый змей и моих голубей поедает, так ты его так проучи, чтоб вперед не показывался!” Говорит молодцу мудрая жена: “Тот змей – сам нечистый будет!” – и научила его, как надо со змеем расправу чинить. И эту задачу исполнил добрый молодец, задал черту такого трезвона железными прутьями, что долго он больной с боку на бок поворачивался; а как выздоровел, вздумал отпустить парня на волю: “Ступай, куда сам знаешь, и жену свою возьми! Да на дорогу выбери себе любого жеребца с моей конюшни; дарю тебе за службу”. Молодец поблагодарил и рассказал про то жене; она ему говорит: “Не бери себе хорошего жеребца, а бери шелудивую клячу, что вся в гною на заднем дворе лежит”. Тот взял клячу, выбрался с женой из воды на берег, глядь – а заместо той лошаденки очутился его родной отец. “Я, – говорит, – был у черта рабочею клячею; да и другие кони, что у него на конюшне стоят, все – утопленники, опойцы да удавленники”.

236. Елена Премудрая

У нечистого было три дочери – собой красавицы. Приказал он им слушаться того солдата и кормить и поить его вдоволь, а сам полетел творить пакости; известно – нечистый дух! На месте никогда не сидит, а все по свету рыщет да людей смущает, на грех наводит. Остался солдат с красными девицами, и такое ему житье вышло, что и помирать не надо. Одно его кручинит: каждую ночь уходят красные девицы из дому, а куда уходят – неведомо. Стал было их про то расспрашивать, так не сказывают, запираются. “Ладно же, – думает солдат, – буду целую ночь караулить, а уж усмотрю, куда вы таскаетесь”. Вечером лег солдат на постель, притворился, будто крепко спит, а сам ждет не дождется – что-то будет?

Вот как пришла пора-время, подкрался он потихоньку к девичьей спальне, стал у дверей, нагнулся и смотрит в замочную скважинку. Красные девицы принесли волшебный ковер, разостлали по полу, ударились о тот ковер и сделались голубками; встрепенулись и улетели в окошко. “Что за диво! – думает солдат. – Дай-ка я попробую”. Вскочил в спальню, ударился о ковер и обернулся малиновкой, вылетел в окно да за ними вдогонку. Голубки опустились на зеленый луг, а малиновка села под смородинов куст, укрылась за листьями и высматривает оттуда. На то место налетело голубиц видимо-невидимо, весь луг прикрыли; посредине стоял золотой трон. Немного погодя осияло и небо и землю – летит по воздуху золотая колесница, в упряжи шесть огненных змеев; на колеснице сидит королевна Елена Премудрая – такой красы неописанной, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке оказать! Сошла она с колесницы, села на золотой трон; начала подзывать к себе голубок по очереди и учить их разным мудростям. Покончила ученье, вскочила на колесницу и была такова!

237. Елена Премудрая

В этой комнате сидят две девицы – на цепях прикованы: одна царевна Елена Премудрая, а другая ее прислужница. У царевны – золотые крылышки, у служанки – серебряные. Говорят Елена Премудрая: “Здравствуй, добрый молодец! Сослужи-ка нам службу невеликую, дай нам по стаканчику ключевой воды испить”. Иван, глядя на ее красу несказанную, – позабыл совсем про Змея; жалко ему стало бедных затворниц, налил он два стакана ключевой воды и подал красным девицам. Они выпили, встрепенулися – железные кольца распаялись, тяжелые цепи свалилися, захлопали красные девицы крыльями и улетели в открытое окно. Тут только Иван опомнился, запер пустую комнату, вышел на крыльцо и сел на ступеньке, повесил свою буйную голову ниже могучих плеч и крепко-крепко запечалился: как ему будет ответ держать? [Похожие эпизоды имеются в казахских сказках “Разбойник Кыран” и “Красавица Айбарша, живущая под Луной”, представляющих собой варианты одного и того же сюжета: в них рассказывается о двух скакунах-аргамаках, по оплошности освобожденных из заточения героем, не ведавшем, что это духи-пери (он напоил исхудавших животных – в первой сказке) или волшебники-великаны (которые должны были погибнуть от голода – во второй сказке). Мотив освобождения таинственного узника, которому дали напиться воды, встречается в русской народной сказке “Иван-царевич и Марфа-царевна”: “У одного царя много лет содержался мужичок руки железны, голова чугунна, сам медный, хитрец был, важный человек. Сын царя Иван-царевич был маленьким, ходил мимо тюрьмы. Этот старик подкликал его к себе и взмолился ему: “Дай, пожалуйста, Иван-царевич, напиться!” Иван-царевич еще ничего не знал – был маленьким, почерпнул воды и подал ему: старика с этого в тюрьме не стало, ушел”].

Иван сел на ковер-самолет, вылетел из подземного царства и не успел моргнуть, как очутился в прекрасном саду. Подошел он к пруду, сел под ракитовым кусточком и стал смотреть-любоваться, как в светлой воде золотые и серебряные рыбки гуляют. Не прошло и пяти минут, как прилетела туда Елена Премудрая вместе с своею служанкою; тотчас сняли они свои крылышки, положили около кустика, разделись донага и бросились в воду купаться. Иван утащил потихоньку крылышки, вышел из-под ракитового кустика и крикнул громким голосом: “А! Теперь вы в моих руках”. Красные девицы выскочили из пруда, набросили на себя платья, приступили к доброму молодцу и давай его молить-упрашивать, чтобы отдал им крылышки. “Нет, – отвечает Иван, – ни за что не отдам; полюбилась ты мне, Елена Премудрая, пуще Солнца ясного; теперь повезу тебя к отцу, к матери, женюсь на тебе, и будешь ты моя жена, а я твой муж”. Говорит ему царевнина служанка: “Слушай, добрый молодец! На Елене Премудрой ты жениться хочешь; а меня-то зачем держишь? Лучше отдай мои крылышки: в некое время я сама тебе пригожусь”. Иван подумал-подумал и отдал ей серебряные крылышки; она быстро их подвязала, встрепенулась и улетела далёко-далёко.

После того сделал Иван ящичек, положил в него золотые крылышки и крепко на замок запер; сел на ковер-самолет, посадил с собой и Елену Премудрую и полетел в свое государство. Прилетает к отцу, к матери, приводит к ним свою нареченную невесту и просит любить ее и жаловать. Тут пошло веселье, какого никто не видал! На другой день отдает Иван своей матери ключик от ящика. “Побереги, – просит, – до поры-до времени, никому ключа не давай; а я пойду – к царю явлюсь да позову его на свадьбу”.

Только что ушел, прибегает Елена Премудрая: “Матушка! Дай мне ключик от ящика; надо платье достать, к венцу наряжаться”. Мать, ничего не ведая, отдала ей ключ без всякой опаски. Елена Премудрая бросилась к ящику, отворила крышку, взяла свои крылышки, подвязала, хлопнула ими раз-другой – только ее и видели! Воротился жених домой: “Матушка! Где же моя невеста? Пора к венцу собираться”. – “Ах, сынок, ведь она улетела!”

136. Буря-богатырь

Королевна ударилась о крыльцо, оборотилась голубкою и полетела нá море; Буря-богатырь ударился оземь, оборотился соколом и полетел за ней следом. Королевна прилетела нá море, ударилась оземь, оборотилась красной девицей и говорит: “Дедушка, дедушка, золотая головушка, серебряная бородушка! Поговорим-ка с тобою”. Дедушка высунулся из синя моря: “Что тебе, внученька, надобно?” – “Сватается за меня Иван-царевич; не хотелось бы мне за него замуж идти, да все наше войско побито. Дай мне, дедушка, с твоей головы три волоска; так я покажу Ивану-царевичу: узнай-де, Иван-царевич, с какого корешка эта травка?” Дедушка дал ей три волоска; она ударилась оземь, оборотилась голубкой и полетела домой; а Буря-богатырь ударился оземь, оборотился такой же девицей и говорит: “Дедушка, дедушка! Выйди еще, поговори со мною, – позабыла тебе словечко сказать”. Только дедушка высунул из воды свою голову, Буря-богатырь схватил и сорвал ему голову, ударился оземь, оборотился орлом и прилетел во дворец скорей королевны. Вызывает Ивана-царевича в сени: “На тебе, Иван-царевич, эту голову; подойдет к тебе королевна, покажет три волоса: узнай-де, Иван-царевич, с какого корешка эта травка? Ты и покажь ей голову”.

Еруслан Лазаревич

Ровно в полдень летит великое стадо птиц-хохотуний, сели кругом дуба и учали изметоваться красными девицами. Еруслан поймал одну девицу. “У вас, – говорит, – крылья; вы летаете по многим землям и царствам; не слыхали ли, где живет вольный царь Огненный щит?”

Приведенные фрагменты из текстов русских сказок свидетельствуют о том, что образы дев-птиц даже в фольклоре одного и того же народа подвергались существенным изменениям. Эти персонажи в русских сказках обращались в лебедей, голубей, горлиц, колпиц и уток; их число то сокращалось (1, 2, 3), то увеличивалось (12, 33, 77).

Обратимся к соответствующим теме фигурам из скандинавской мифологии – валькириям (др.-исландск. valkyrja ‘богиня, решающая судьбу воинов’), которых представляли воинственными девами. По преданиям, они нередко в виде птиц появляются у реки или озера, сбрасывают свое лебединое оперение, и, превратившись в красавиц, плещутся в прохладной воде или прядут лен у водоема. Способность принимать птичий облик и любовь к купанию указывают на несомненную связь валькирий с девами Плеяд. В то же время с мойрами, парками, норнами и другими богинями-пряхами их сближает не только схожее занятие – они прядут, но и указание на то, что они вершат судьбы воинов на поле боя.

Ника, богиня победы в древнегреческой мифологии

Нельзя не вспомнить образ древнегреческой крылатой богини победы по имени Νίκη, которой в римской мифологии соответствует богиня Victoria, букв. ‘Победа’.

О трех валькириях рассказывается в произведении “Песнь о Вёлюнде”:

Жили три брата – сыновья конунга финнов. Одного звали Слягфид, другого Эгиль, третьего Вёлунд. Они ходили на лыжах и охотились. Пришли они в Ульвдалир и построили себе дом. Есть там озеро, зовется оно Ульвсъяр. Рано утром увидели они на берегу озера трех женщин, которые пряли лен, а около них лежали их лебяжьи одежды, – это были валькирии.

Две из них были дочери конунга Хлёдвера: Хладгуд Лебяжьебелая и Хервёр Чудесная, а третья была Эльрун, дочь Кьяра из Валлянда. Братья увели их с собой: Эгиль взял в жены Эльрун, Слягфид – Лебяжьебелую, а Вёлунд – Чудесную. Так они прожили семь зим. Потом валькирии умчались в битвы и не возвратились. Тогда Эгиль отправился искать Эльрун, Слагфид пошел на поиски Лебяжьебелой. А Вёлунд остался в Ульвдалире.

Валькирии превратились в зловещих духов сражений, получавших удовольствие от вида кровавых ран. Они кружили над полем битвы в облике прелестных дев-лебедей или всадниц, скачущих на конях-облаках, и именем верховного бога Одина вершили судьбы воинов. Души погибших в смертельных боях героев эти девы уносили в Вальхаллу (Valhalla) – небесную обитель Одина.

Для поздних скандинавских мифов характерны валькирии в виде девственниц с золотыми волосами и белоснежной кожей, подававших избранным героям еду и напитки в пиршественном зале Вальхаллы.

В англо-саксонских легендах говорится, что некоторые из валькирий произошли от эльфов, но большинство из них были дочерьми знатных князей, которые стали избранницами богов – валькириями – еще при жизни и поэтому могли превращаться в лебедей.

Хагену, персонажу средневековой германской эпической поэмы “Песнь о Нибелунгах”, лебединая дева предсказывает трагическое будущее.

Была пора разлива, на всей реке – ни судна. Смекнули нибелунги, что им придется трудно: Не переплыть Дуная – он чересчур широк. Попрыгали они с коней в тревоге на песок.

“Король, – воскликнул Хаген, – опасность перед нами. Седой Дунай разлился, он весь покрыт волнами, и если вы решите переправляться тут, боюсь, что многие на дно сегодня же пойдут”.

В сердцах ответил Гунтер: “Я это вижу сам, и вы нас не стращайте, а помогите нам. Ступайте, поищите – авось, найдется брод, где люди переправятся да и обоз пройдет”.

“Ну, нет, – промолвил Хаген, – тонуть не склонен я. На кое-что получше сгодится жизнь моя. Сведут меня в могилу лишь дорогой ценой – cначала гунны силою померятся со мной. На поиски пойду я, а вы побудьте здесь. Наверно, перевозчик тут где-нибудь да есть. В край Гельфрата доставит он всех нас, короли”.

И поднял Хаген удалой свой добрый щит с земли. Герой на левый локоть надел его, затем до глаз на лоб надвинул стальной блестящий шлем и меч поверх кольчуги на пояс привязал. Тот обоюдоострый меч любой доспех пронзал.

По зарослям прибрежным бродя туда-сюда, воитель вдруг услышал, как плещется вода. И вскоре ключ прохладный предстал его глазам. Купались сестры вещие со звонким смехом там.

Подкрадываться Хаген к ним стал, держась в тени. Однако различили его шаги они и вовремя отплыли. Красавиц не настиг, но их одеждою герой овладел в тот же миг.

Сказала Хадебурга, одна из вещих жен: “Коль вами будет, Хаген, наряд наш возвращен, мы вам, достойный витязь, откроем сей же час, чем празднество у Этцеля закончится для вас”.

Носясь, как птицы, сестры едва касались волн, и, видя это, Хаген был нетерпенья полн: коль скоро им проникнуть в грядущее дано, у них обязан вызнать он, что статься с ним должно.

Промолвила вещунья: “Ручательство даю, что с вами не случится беды в чужом краю. Без страха отправляйтесь и знайте наперед – окажут вам у Этцеля неслыханный почет”.

Словам ее был Хаген так неподдельно рад, что сразу отдал сестрам волшебный их наряд. Когда ж его надели провидицы опять, они решились витязю всю правду рассказать.

Воскликнула Зиглинда, вторая из сестер: “Сын Альдриана Хаген, мы лгали до сих пор, боясь, что, рассердившись, уйдешь ты с нашим платьем. Знай, угрожает смерть тебе и всем твоим собратьям.

Вернись, пока не поздно, иль ждет тебя конец. Не с доброй целью к гуннам ты зазван, удалец. Вы едете на гибель, а не на торжество. Убьют вассалы Этцеля вас всех до одного”.

“Не лгите, – молвил Хаген, – вам это ни к чему. Не может быть, чтоб пали мы все лишь потому, что нам одна особа мечтает навредить”.

Тут попытались сестры вновь пришельца убедить. Одна из них сказала: “Назначено судьбою тебе лишиться жизни и всем друзьям с тобою. Нам ведомо, что только дворцовый капеллан вернется в землю Гунтера из чужедальних стран”.

 

Девица-лебедь, у которой добрый молодец украл волшебную одежду, иногда почиталась праматерью семейства. В генеалогическом мифе хори-бурят рассказывается о том, как их прародитель Хоридой однажды увидел красавицу Хун-шубуун, купавшуюся в горном озере, и спрятал ее лебяжье одеяние. Лишившись возможности улететь, дева-лебедь вышла замуж за молодого охотника и родила от него 11 сыновей, от которых произошли люди хоринского племени. Известно, что в состав якутской народности вошла какая-то часть бурят, мигрировавшая из Прибайкалья на север. Предполагают, что к ним восходят отдельные якутские роды, чтившие деву-лебедь как свою прародительницу. В Туве проживает род quw (huw), букв. ‘лебедь’ [Михайлов Т.М. Из истории бурятского шаманизма (с древнейших времен по XVIII в.). – Новосибирск: Наука, 1980, с. 159]. Лебедь, как и некоторые другие водоплавающие птицы, занимает важное место в шаманизме.

И.И. Крафт в “Сборнике узаконений о киргизах степных областей” привел легенду о происхождении казахов: “Совершилось чудо! Небо, словно услышав молитвы умерающего в безводной пустыне Калча-Кадыра, разверзнулось, и спасла его от неминуемой смерти спустившаяся с небес Белая гусыня – добрая пери, принесшая на крыльях живительную влагу… Они поженились, и потомки их стали носить имя казак или кайсак”.

Это случилось в давние времена. Герой Калча-Кадыр в кровопролитном сражении за свободу своего народа был тяжело ранен. Он оказался совершенно один в степи, без коня. К умирающему батыру с неба прилетела пери в образе белой гусыни. Она утолила его жажду и доставила на берег озера.

На рассвете израненный и обессиленный батыр очнулся и увидел рядом с собой белоликую девушку. Собрав различные травы и приготовив из них лекарство, пери вылечила Калча-Кадыра.

Оказалось, что девушка была заколдована и поэтому прилетела к батыру в облике лебедя. Соединенные судьбой, они стали мужем и женой. Поскольку сын у героя родился от пери Aq qaz ‘Белый гусь’, то ребенку дали имя Qazaq. От сыновей Казаха, названных Aq-arıs, Bek-arıs и Jan-arıs, ведет свое происхождение население трех джузов: Старшего, Среднего и Младшего.

Отметим, что в приведенной генеалогической легенде произошла замена образа лебеди другим видом птицы. Это изменение объясняется влиянием лингвистического фактора: в основе этнонима qazaq лежит тюркское слово qaz ‘гусь’. Существует ошибочное мнение, что приведенное название возникло путем слияния существительного qaz и прилагательного aq. Однако по правилам грамматики тюркских языков в атрибутивных синтагмах определение предшествует определяемому слову, и понятие ‘белый гусь’ выражается словосочетанием aq qaz. Хотя рассказчик и придерживался ошибочной этимологии самоназвания казахского народа, в его сознании сохранялся мифологический архетип о превращении небесных дев в лебедей (допушенная им оплошность выделена курсивом в тексте легенды).

Три сестры, владевшие волшебными способностями, в обмен на возврат своих одежд, похищенных героем ногайской сказки “Сын Болата Батырбек” [Сын Болата Батырбек // Ногайские народные сказки / Сост. и пер. с ногайск. яз. Аждаут Ногай. – М.: Главная редакция восточн. лит-ры изд-ва “Наука”, 1979, с. 86–102], оказывают ему помощь в решении трудной задачи, заключавшуюся в том, чтобы заставить заговорить дочь хана Ольмеса [Тюркск. ölmes ‘не умрет; бессмертный’ (в имени содержится намек на божественную сущность персонажа, и оно вполне соответствует мифологическому образу астрального хана, отца дев Плеяд)], названную красноречивым именем Сойлемес [Тюркск. söylemes ‘не будет говорить; неговорящий’]. Сказка интересна тем, что в ней присутствуют три далеко разошедшихся сюжета, имеющих общую мифологическую основу. Композиция фольклорного произведения имеет вид циклового обрамления: в ней небольшие рассказы трех девушек-пери вставлены в общую фабульную рамку, которая представляет собой повествование о приключениях Батырбека.

Первый из упомянутых сюжетов выводит на сцену трех волшебниц-сестер, ведущих свое несомненное происхождение от семи дев Плеяд. Желая вернуть похищенные одежды, небесные красавицы обещают герою сказки исполнить любое желание, например, мгновенно доставить его к родному дому и даже взять одну из них в жены. У Батырбека были иные планы, и он выдвигает свое условие. Не только им всем, но и повествователю невдомек, что ханская дочь, которую стремится заполучить юноша, на самом деле есть дочь небесного владыки Плеяд, т.е. кровная сестра этих дев-пери.

Когда на рассвете Батырбек проснулся, он услышал, как кто-то плещется в море. Батырбек встал и увидел в зарослях на берегу моря брошенные одежды. Он взял эти одежды и вернулся в свой шалаш.

Эти одежды были девичьи. В море купались три сестры. Искупавшись, сестры вышли из воды и не нашли своей одежды. Они очень удивились.

– Если бы нашу одежду унес ветер, она бы плавала недалеко от берега, — сказала старшая сестра.

Тут средняя сестра увидела следы человека и говорит:

– Кто же пришел сюда, куда не ступала нога зверя?

А младшая сестра сказала:

– Я слышала, что в одном ауле есть знаток коней, старик по имени Болат. Его сына зовут Батырбек. Одежду, наверное, унес он, пойдем искать его. Болат недавно отыскал для него тулпара. Этот человек, верно, и есть тот Батырбек, прискакавший сюда на тулпаре. Кроме него, ни один человек не мог бы проникнуть в это место.

Девушки-пери в один миг доставили Батырбека в ханство Ольмеса, а сами проникли в покои его дочери Сойлемес; старшая из них спряталась в парчовой шубе, средняя – в кумгане, а младшая – в золотой чаше. Герой явился в ханский двор и заявил правителю, что хочет попытать счастья. Хан подтвердил свое решение отдать свою дочь в жены тому, кто заставит Сойлемес заговорить, и добавил, что многие неудачники лишились головы.

Батырбек трижды приходит в покои дочери хана, каждый раз юноша дотрагивается до оговоренных предметов палочкой и просит упорно молчащую девушку говорить. Пери по очереди излагают истории, в развязке которых возникают спорная ситуация и вытекающая из нее необходимость выбора правильного ответа. Завершив свое повествование, рассказчица задает вопрос герою, и тот, как было заранее условлено, дает неверный ответ, провоцируя Сойлемес нарушить свое молчание и высказать обоснованное мнение.

Второй сюжет, реализующий “мотив Пигмалиона”, представлен в рассказе старшей из трех сестер-пери. Семерых персонажей, похитивших астральную деву Плеяд либо вызволивших дочь правителя из когтей огромной черной птицы, замещают образы трех братьев, претендующих на красавицу.

Если в относительно более ранних и распространенных вариантах трое персонажей (братьев, приятелей, соперников) используют волшебные предметы для того, чтобы узнать о состоянии принцессы, быстро прибыть на место и спасти ее от смертельной болезни или возвратить к жизни, то в рассматриваемом сюжете старший брат вырезает из дерева фигуру девушки, средний брат наряжает в красивую одежду, а младший с помощью волшебного настоя оживляет ее. После того, как он привел девушку домой, между братьями возникает традиционный спор за обладание красавицей.

Третий сюжет, изложенный младшей сестрой-пери, характеризуется большей близостью к мифологическому истоку, хотя в нем вместо семерых братьев фигурируют девять сыновей бедной вдовы, обладавших небывалыми талантами. Замена одного числового архетипа другим для рассказчика и его слушателей не имела существенного значения ввиду того, что упомянутые братья уже не ассоциировались с семизвездьем Большой медведицы. Небольшое затруднение могла вызвать необходимость определить виды искусства, которыми владели двое “сверхнормативных” персонажа.

Хотя сюжет, поведанный средней сестрой, по характеру событий напоминающий сказку “Сорок небылиц”, не имеет отношения к астральной мифологии, но действующие в зачине истории трое братьев своим числом обязаны существенно сокращенной группе из Семи астральных братьев.

 

Образы трех дев-птиц встречаются в сюжете нижеприведенной вьетнамской сказки. Напомним, что отца звездных дев, именуемого Небесной звездой, в тюркских мифах называют ханом.

Супруга-птица. Вьетнамская сказка [Супруга-птица // Девушка-Орхидея: Вьетнамские сказки. – М.: МИФ, 1992, с. 126–128]

Давным-давно, много лет тому назад, родился у одних супругов мальчик. Не прожил младенец и дня, как отец его умер. А потом остался малыш и без матери. Мать ушла в мир небесный и перевоплотилась там в буйволицу. Каждый день стала она спускаться на землю и пастись в том стаде, где пастухом был ее сын.

Подрос Сирота, решила мать ему хорошую жену приискать. Как-то раз шепнула она сыну: настанет день, спустятся с небес три птицы, чтобы искупаться в озерке. Птицы красавицами обернуться, крылья на берегу оставят. Красная птица – супруга Небесной звезды. Золотистая птица – невеста Небесной звезды. Птица с многоцветным опереньем – дочь Небесной звезды. Многоцветные крылья ты и спрячь, станет тогда дочь Небесной звезды твоей женой.

Залюбовался парень купающимися красавицами. Больше всех понравилась ему красная птица, ее крылья Сирота и спрятал. Искупалась красная птица, стала свои крылья искать – нет их нигде. Спросила она у Сироты, но он отдавать крылья не пожелал. Превратилась красная птица в петуха, к парню грозно подступила. Парень головой качает, крылья отдать не соглашается. Превратилась красная птица в буйволицу – Сирота на своем стоит. Превратилась тогда красная птица в огромную скалу, нависла над упрямцем. Перепугался парень, возвратил птице красные крылья.

На следующий день опять пришел он к озерку полюбоваться купающимися красавицами. На этот раз спрятал Сирота золотистые крылья. Искупалась золотистая птица, просит Сироту отдать ее крылья, а он отдавать их не желает. Превратилась золотистая птица в петуха, к парню грозно подступила. Не струсил парень. Обернулась буйволицей, но опять молчит Сирота. Превратилась золотистая птица в огромную скалу, вот-вот на парня обрушится. Дрогнул парень, испугался и возвратил птице золотистые крылья.

На третий день Сирота спрятал многоцветные крылья. Сколько не просила птица свои перья, парень их не возвращает. Превращалась птица в разных зверюшек – не отдает парень крылья. Надоело красной птице и золотистой ждать, взяли они да улетели. И стала птица с многоцветным опереньем женою парня.

Мать его подарила супругам барабан.

– Коли нужна вам будет моя помощь, ударьте трижды в барабан. И еще тайно сыну наказала – болтовню жены мимо ушей пропускать. С тех пор мать успокоилась и больше на землю не спускалась.

Вскоре родились у супругов два сына. Стали супруги по очереди за сыновьями присматривать и по очереди в поле работать. В те дни, когда дома отец оставался, доставал он крылья и разрешал ими детям поиграть. В те же дни, когда мать дома была, дети только плакали. Узнала мать, что отец дает им крылья поиграть. Расспросила детей, они и показали ей, где эти крылья спрятаны. Обрадовалась мать безмерно – она уже давно тосковала по отцовскому дому. Прицепила крылья да вместе с детьми и со всем домом взмыла к небесам.

Вернулся с поля муж, стоит, ничего взять в толк не может: ни дома, ни жены, ни детей. Понял он, что случилось. Видит Сирота – барабан остался. Вспомнил он, что ему мать говорила, подошел к барабану и трижды ударил. Тут же мать спустилась к сыну на землю. Рассказал ей Сирота о своем горе.

Посадила его мать себе на спину и унесла в небесные выси. Видит Сирота: навстречу ему три мальчугана бегут. Первый мальчик – незнакомый, второй – тоже, а вот в третьем сразу признал он своего сына. В душе Сироты злость поднялась, забыл он об отцовской любви и ударил сына. Громко заплакал малыш. И сразу явилась птица с многоцветным опереньем, чтобы сына защитить. Увидала она мужа, удивилась. Повела его в дом, спрятала и никому о нем не рассказала. Но отец ее, Небесная звезда, все знал и все видел. Стал он расспрашивать дочь о незнакомом человеке. Пришлось ей признаться, что это муж из земного мира явился ее проведать.

Велел господин Небесная звезда зятю к нему пожаловать, вместе чаю попить, беседою поразвлечься. А сам задумал Сироту извести. Побежала супруга-птица в покои и говорит мужу:

– Пойдешь к отцу в гости, смотри не пей чай, только дуй на него. Я же превращусь в ястреба и прилечу. Как увидишь ястреба – кричи, что прилетела злая птица, недоброе дело совершить хочет. Отец вскочит, станет ястреба выгонять, а ты чай из своей чашки тем временем и выплесни.

Пошел Сирота в гости к тестю и сделал все, как жена наказывала, домой невредим вернулся. А тесть, подождав немного, к дочери наведался и про зятя спрашивает, узнать хочет, не умер ли уже тот от яда в чае. А дочь отвечает, что, мол, супруг только что с сыновьями пошел ловушки расставлять.

– Как вернется, – сказал господин Небесная звезда, – пусть ко мне заглянет, посидим с ним, побеседуем, мне все веселее будет.

Пришлось Сироте во второй раз тестю пожаловать. Тот его радушно встретил, стал угощать вином, но Сирота и на сей раз сделал так, как жена сказала, ни капельки вина не попробовал и жив остался.

Рассвирепел тесть. Ни есть, ни спать не может. Как отвадить от дочери Небесной звезды смертного человека, не знает. И вот замыслил он новое коварство: велел зятю пойти к обезьянам и попросить у них на праздник барабан. Узнала супруга-птица об этом, заплакала. Спросил ее старший брат, что за беда с нею приключилась. И решил сестре помочь.

– Захвати с собой мешок орехов, – сказал он, – тогда обезьяны отдадут барабан. Только, если предложат поиграть, не бери в руки свирель. С одного конца она натерта ядом. Супруга-птица подала Сироте свою свирель и велела наигрывать только одну песенку:

Как опрокинут на небе

три бадейки горячей воды –

Нет беды,

лишь весна наступает.

Как опрокинут на небе

три бадейки холодной воды –

Нету в поле страды

и зима подступает.

 

Сирота так все и сделал: мешок орехов обезьянам подарил, на своей свирели им сыграл. Вернулся живой и барабан принес. Закончился праздник, отправился Сирота к обезьянам, чтобы барабан им вернуть. А господин Небесная звезда опять дочери говорит:

– Вернется зять усталый, скажи, чтоб ко мне заглянул, угощу я его вином и мясом.

Только вошел Сирота к тестю, снова черный ястреб влетел, снова Сирота к еде и питью не притронулся – все выбросил. Тут тесть Небесная звезда в силу своего яда засомневался. “Не иначе как от времени яд улетучился”, – и решил сам для пробы выпить. Да тут же дух и испустил. Разбился господин Небесная звезда на маленькие осколочки, и стали они падать на землю. До сих пор эти падающие звезды мы видим.

Вилы (самовилы, морские пани, самодивы) – в южнославянской мифологии крылатые женские духи, очаровательные девушки с распущенными волосами. Ноги у них козьи, лошадиные, коровьи или ослиные, которые эти существа закрывают длинной белой одеждой. Разгневанная вила могла жестоко наказать или даже убить одним своим взглядом [В казахской сказке “Yesek-mergen” умирающий отец предостерег своего сына от посещения некоторых мест, но молодой охотник из любопытства нарушил запрет: в течение трех дней он побывал в лесу, ночевал на такыре и ездил к одинокому мавзолею в степи. В упомянутых местах ему встретились чудовища: страшная лесная женщина Jez-tırnaq – Медные когти, огромная женщина с козьими ногами – Tawtay Laq и огромный летающий дракон-aydahar. В другой казахской сказке “Козлолюди” старый охотник с помощью хитрости уничтожил диких козлов с человеческими головами, которые убивали ударом плеча вышедших на охоту людей].

Человек, сумевший похитить волшебное платье вилы, подчинял ее себе. Вилы изображались и вещими пряхами, которые прядут нить жизни, поэтому возникло еще одно их название лихоплеси, т.е. плетущие лихо – жизненные беды и смерть, которую они могут предсказывать.

Сюжет болгарской сказки “Пастух и самодива” [Пастух и самодива // Мифы славян и народов Севера / Сост. Т.В. Муравьева. – Серия “Всемирная мифология”. – М.: Вече, 2005, с. 145–146] раскрывает историю молодого пастуха, который влюбился в самую красивую из дев, прилетевших на лесную поляну потанцевать при луне под звуки его медной свирели. Волшебное платье, позволяющее героине обращаться в птицу, было заменено венком.

 

По совету старого хозяина, парень вновь пришел на поляну, незаметно подкрался и сорвал с головы самодивы венок из лесных цветов, когда она танцевала на поляне с подругами. Лишившись своего венка, красавица не могла улететь, и была вынуждена последовать за пастухом. Сыграли свадьбу, вскоре в доме появился достаток, но девушка все грустила.

Прошел год, и однажды пастуха с женой позвали на свадьбу к соседям. На вопрос свадебных гостей, почему она со всеми вместе не веселится, красавица ответила, что не может плясать без своего девичья венка и самодивьего платья, которое у мужа в сундуке заперты. Уступил просьбам гостей молодой муж – надела его супруга свое старое платье, распустила золотые волосы, украсила голову венком. Вышла к гостям танцевать, стала кружиться все быстрее, затем выскочила их хоровода, поднялась в воздух и улетела. Громко воззвал к ней пастух, но в ответ услышал издалека ее слова, что если любит ее, то найдет в самодивьем селении под названием Чаровницы.

Пастух отправился на поиски своей жены. Много городов и сел прошел он, но никто не слыхал о таком селении. Однажды забрел герой в дремучий лес и встретил у родника седобородого старца – царя всез зверей и птиц. Узнав о беде пастуха, созвал старик всю подвластную ему дикую живность и спросил, далеко ли находится селении Чаровницы. Никто из зверей и птиц не знал о нем. Опоздавшая на сбор взъерошенная сорока стала оправдываться перед царем, ссылаясь на то, что летела из самого села Чаровницы, где самодивы не хотели ее отпускать. Царь всех зверей и птиц велел обрадованному пастуху сесть верхом на орла, а сороку дал в провожатые.

Прилетел орел в самодивье селение, опустился посреди широкой улицы. В поисках жены пастух вошел в один из домов и увидел ее, сидевшую у окна. Обрадовалась самодива, убедившись в любви своего мужа, позвала сестер и рассказала им о случившемся.

Посадил герой жену на орла, полетели они домой. Стали жить в любви и согласии, народилось у них много детей. С тех пор появились красивые люди – перешла к человеческому роду самодивья красота.

У боснийской сказки “Маленькая вила” [Маленькая вила // Мифы славян и народов Севера / Сост. Т.В. Муравьева. – Серия “Всемирная мифология”. – М.: Вече, 2005, с. 156–157] более традиционная развязка.

Королевич, который признался в любви и женился на прекрасной виле, но через семь лет нарушил свою клятву не заглядываться на других женщин, что привело к исчезновению волшебной девы. Вскоре герой взял в жены чернокудрую красавицу, однако из-за ее злого и привередливого характера прогнал от себя. До конца дней своих печальный герой приходил в липовую рощу и напрасно звал свою маленькую вилу.

Хотя эта сказка близка к фольклорному произведению, легшему в основу либретто к знаменитому балету “Лебединой озеро”, в нем уже нельзя обнаружить каких-либо следов, указывающих на происхождение фигуры девушки-вилы от образа девы Плеяд.

Маленькая вила. Боснийская сказка

Жили некогда король с королевой, и был у них единственный сын. Вот подрос королевич, и король с королевой устроили праздник крещения, и волосы у сына своего подрезали, как по народному обычаю положено. Созвали они на пир самых знатных людей со всего королевства. Засветились окна тысячью огней, засверкали белые палаты серебром, золотом и дорогими самоцветами. А вечером – в саду стали девушки коло водить, на какую ни посмотришь – глаз не оторвешь! Пляшут красавицы в хороводе и с королевича ласковых глаз не сводят – так, кажется, и съели бы его.

В полночь гости разошлись по домам, а королевич вышел погулять в рощу, где росли старые липы. Взошла луна, стало светло, как днем, королевичу не спалось. Роща стояла, словно заколдованная, – толстые стволы старых деревьев отбрасывали темные тени, а лунный свет, проникая сквозь листву, рисовал на земле причудливые узоры. Пахло липовым цветом, будто ладаном в церкви. Королевич задумавшись брел по мягкой траве и не заметил, как вышел на поляну. Смотрит – а на поляне, озаренная лунным светом, стоит маленькая вила-волшебница в белом наряде, и блещет на нем золотое шитье. Длинные волосы ее разметались по плечам, а на голове сверкает золотая корона, осыпанная драгоценными камнями. И была эта вила совсем крошечная. Словно куколка! Остановился королевич и глаз от нее отвести не может. А она вдруг заговорила, и голосок ее зазвенел, будто серебряный колокольчик:

– Прекрасный королевич! Меня тоже пригласили на праздник, да не посмела я в гости к тебе прийти, – очень уж я маленькая. А теперь вот хочу поздороваться с тобой при луне, свет ее заменяет мне солнечные лучи!

Приглянулась королевичу маленькая вила. Ночная волшебница ничуть не испугала его. Подошел он к маленькой виле и взял ее за руку. Но она вдруг вырвалась и пропала. Осталась в руке у королевича лишь вилина рукавичка, такая крошечная, что королевич с трудом натянул ее на свой мизинец. Опечаленный, вернулся он во дворец и никому ни словом не обмолвился о том, кого видел в старой роще.

На следующую ночь королевич снова отправился в рощу. Бродит он при свете яркого месяца, все ищет маленькую вилу. А ее нет нигде. Загрустил королевич, вынул из-за пазухи рукавичку и поцеловал ее. И в тот же миг перед ним предстала вила. Королевич до того обрадовался, что и сказать нельзя! Сердце у него в груди так и запрыгало от счастья! Долго они гуляли при луне, весело болтали друг с другом. И удивительное дело! Пока они разговаривали, малютка вила на глазах у королевича заметно подросла. Когда пришла им пора расставаться, она была вдвое больше, чем в прошлую ночь. Теперь рукавичка не налезала ей на руку, и вила вернула ее королевичу со словами:

– Возьми рукавичку в залог и хорошенько береги ее.

Сказала – и в то же мгновение исчезла.

– Я буду хранить твою рукавичку у себя на сердце! – воскликнул королевич.

С тех пор каждую ночь королевич и вила встречались в роще под старыми липами. Пока светит солнце, королевич места себе не находит. День-деньской тоскует он по своей виле, ждет не дождется, когда ночь настанет и месяц на небе проглянет, и все гадает: “Придет ли сегодня моя вила?” Королевич любил маленькую вилу все сильней и сильней, а вила каждую ночь становилась все выше. На девятую ночь, когда наступило полнолуние, вила поравнялась ростом с королевичем.

– Теперь я буду приходить к тебе всякий раз, когда месяц выплывет на небе! – весело проговорила вила нежным своим голоском.

– Нет, дорогая моя! Не могу я без тебя жить! Ты должна быть моей. Я тебя сделаю королевной!

– Милый мой! – отвечает ему вила. – Я буду твоей, но ты должен мне обещать, что всю жизнь будешь любить только меня одну!

– Обещаю, обещаю! – не задумываясь, закричал королевич. – Обещаю всегда любить тебя одну, а на других и смотреть не стану.

– Хорошо! Только помни – я буду твоей лишь до той поры, пока ты останешься верен своему слову.

Три дня спустя сыграли свадьбу. Приглашенные не могли надивиться красоте маленькой вилы.

Счастливо прожили королевич со своей молодой женой семь лет, как вдруг умер старый король. На похороны собралось народу видимо-невидимо. У гроба его проливали слезы самые красивые и знатные женщины королевства. И была среди них одна черноокая красавица с рыжими волосами. Не молилась она богу, не оплакивала покойного короля, а неотступно преследовала взглядом молодого королевича. Королевич заметил, что красавица с рыжими волосами глаз с него не сводит, и это показалось ему необычайно приятным.

Когда похоронная процессия двинулась на кладбище, королевич, который вел под руку свою жену, трижды посмотрел на черноокую красавицу. Вдруг жена его запуталась в юбке и чуть было не упала.

– Ой, посмотри-ка, платье стало мне длинно! – воскликнула она.

И правда… Только королевичу и невдомек, что его жена стала меньше ростом.

Но вот старого короля похоронили, и все двинулись обратно во дворец. А рыжеволосая красавица следовала за королевичем по пятам, ни на шаг не отставала, да и он на нее поглядывал украдкой. Так и не заметил королевич, что его жена снова превратилась в маленькую вилу. А едва вошли в старую рощу, вила и вовсе исчезла.

Королевич женился на рыжеволосой красавице с черными глазами. Да только не прожил он с новой женой и трех дней счастливо. Сначала потребовала она купить ей алмазную кровать. А там и пошло… То одно ей подавай, то другое, да все такие диковинки, каких ни у кого нет. А если, случалось, не выполнит королевич ее желания, красавица сразу в слезы и ну плакать, и ну бранить мужа. До того надоели королевичу прихоти жадной красавицы, что выгнал он ее из дому…

Только тогда понял королевич, что он наделал. Горюет он, вздыхает по маленькой виле. И снова, лишь выплывет месяц на небе, идет королевич в рощу, где растут старые липы, и зовет свою милую, добрую вилу. Искал ее королевич, искал, звал свою вилу, звал и уж состариться успел, ожидая ее. Да только маленькая вила так и не вернулась к нему…

Вилы могут одарить человека, совершившего добрый поступок, сказочным богатством.

Мальчик-пастух, герой словенской сказки “Пастух и вилы” [Пастух и вилы // Мифы славян и народов Севера / Сост. Т.В. Муравьева. – Серия “Всемирная мифология”. – М.: Вече, 2005, с. 156], увидев трех златовласых девушек, спавших на траве, на солнцепеке, прикрыл их от солнечных лучей небольшой изгородью из зеленых липовых веток. В благодарность за заботу вилы хотели одарить мальчика волшебным кошельком, к котором никогда не переводятся золотые монеты. Но простодушный пастух не знал, для чего они нужны, и тогда девушки предложили ему другую награду. Они сказали, что вечером, когда пастух погонит стадо домой, не оборачивался, пока не дойдет до села. Когда мальчик гнал скотину к селу, он услышал все усиливающийся звон колокольчиков. Не удержавшись, пастух обернулся и увидел – выходят из моря коровы, овцы, козы и идут за ним по дороге. Но тут поток скота иссяк, и до селения дошли те животное, которые успели выйти на берег.

Судьба сводит героя уйгурской сказки “Маймуняк” [Эта сказка имеет большое сходство с фольклорным произведением “Царевна-лягушка” (варианты сюжета приведены в сборнике А.Н. Афанасьева “Народные русские сказки” за № 267, 268 и 269). Мотив преждевременного сжигания кожи или шкуры животного, в которого превращается заколдованная супруга героя, встречается в указанной уйгурской сказке (обезьянья шкура), в казахской сказке “Волк и джигит” (волчья шкура), в русской сказке “Царевна-лягушка” (лягушачья шкура) и произведении за № 101 афанасьевского сборника (гусиная кожа). В казахской сказке “Джигит в змеиной шкуре” и его ногайском варианте “Прекрасный юноша в змеиной шкуре” произошла инверсия субъекта известной мифологемы, согласно которой дева-птица, завладев своей волшебной одеждой, улетает от супруга в свой горний мир, – в упомянутых произведениях змеем-оборотнем оказывается юноша, который обращается в птицу и улетает; на поиски исчезнувшего мужа отправляется его жена] с тремя подругами – лучезарными девами-волшебницами Маймуняк, Хундизяк и Кундизяк.

Юноше было суждено жениться на красавице-пери, повстречавшемся ему в облике рыжей обезьяны.

Отец, услышав насмешки старших сыновей над младшим и их хвастовство своими женами и их богатыми родственниками, решил испытать снох. Маймуняк с успехом выполнила все желания свекра, в то время как старшие невестки показали себя неискусными и глупыми. По коварному совету старших братьев и их жен, юноша сжег желтое платье своей жены Маймуняк, пепел бросил в воды горной речки. Волшебное платье на самом деле было шкурой желтой обезьяны, которую должна была носить до определенного срока его супруга, чтобы навсегда превратиться в человека.

Дальнейшее движение сюжета происходит по традиционной сказочной схеме. Маймуняк сказала, что вынуждена покинуть мужа и вернуться к родителям. Затем она кликнула своих подруг, и девушки, превратившись в летучих мышей, улетели. По совету жены, юноша сковал себе семь пар железных галош, три железные трости и пошел прямо на восток. Прошло несколько лет, железная обувь износилась, все трости разбились. Голодный, усталый и босой, подошел он к подножью высокой горы, присел у родника и горько задумался, не зная куда идти. Здесь юноша увидел дряхлую старуху, направлявшуюся к роднику за водой, которая оказалась колдуньей-людоедкой, супругой дива и мачехой Маймуняк. Страшная старуха привела юношу к развалинам старой мельницы и, угрожая смертью, потребовала выполнить трудные поручений. К счастью, юноша заметил невдалеке небольшой дом – из окна которого выглядывала Маймуняк и ее подруги, которых держала в заточении колдунья-ялмавуз, грозя убить. С помощью магической силы своей супруги юноша исполнил оба задания старухи, после чего она отвела его в дом и заперла вместе с тремя девушками.

С момента, когда узники решили бежать, зазвучал знакомый нам мотив Медеи, согласно которому отец преследует дочь-волшебницу, бежавшую с женихом. Маймуняк превратила себя и остальных в перепелов, и все четверо полетели прочь. Обнаружив их отсутствие, старуха-ведьма обратилась в ворону и полетела за ними в погоню, но безуспешно. Тогда старый див, приняв вид копчика, стремительно понесся вслед за беглецами. Его дочь, почувствовав приближение отца, опустилась на чьи-то бахчи и превратила мужа в дыню, одну девушку в листья дыни, другую – в мешок, а сама приняла образ караульщика бахчи. Обманутый ее ответом див, отправился в другую сторону, а Маймуняк превратила всех в гусей и они полетели дальше.

Когда див вновь стал их нагонять, героиня превратила девушек в коровий кизяк, мужа – в мешок, а сама в виде старушки стала собирать этот кизяк. Отец, не распознав хитрую уловку дочери, удалился. Маймуняк превратила всех в птиц и они полетели дальше. Старый див догнал преследуемых у дома, где жили родители юноши, но все-таки потерпел поражение в эпизоде, в котором его дочь показала свое превосходство над отцом во владении магическим искусством превращений и хитрости. Нельзя не отметить, что повествователь не ограничил возможность героини сказки превращать себя и своих подруг в разные виды птиц: летучих мышей, перепелов и гусей.

Подавляющее большинство сказок о девах-птицах сохраняют эпизоды их купания в озере, реке или море, во время которого герой завладевает волшебной одеждой одной из красавиц.

Македонская версия укладывается в популярную сюжетную схему, за исключением одной детали: три сказочные девицы именуют себя сестрами-русалками; иными словами, желая объяснить пристрастие упомянутых персонажей к водной стихии, рассказчик отнес их к другому типу сказочных существ, однако характер их орнитоморфных образов вступает в противоречие с этой новацией. Сообщение об утреннем появлении трех девушек у речки можно рассматривать как свидетельство сохранения в сознании рассказчика уже не вполне осознанной ассоциации этих персонажей с космическими светилами, которые ночью находятся в небе; поэтому, называя русалками, он все же уподобляет их ясным звездочкам.

Король Золотой страны, персонаж сказки “Красавица-принцесса и Апельсиновый Карлик” [Красавица-принцесса и Апельсиновый Карлик // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 418. Апельсиновый Карлик, похитивший из разных стран прекрасных девушек (которых он содержал в своем неприступном замке из стали), обнаруживает типологическую близость к обитателям подземного мира – сказочным карликами, выступавшим в роли любителей юных красавиц], был похищен Феей пустыни и заточен в замке. Освободила юношу из плена русалка, которое о многом ведала и владела магическим искусством. Представляет интерес ее атрибуты, с которыми она появилась в сцене встречи с королем. Герой сказки прогуливался в тоске и одиночестве по берегу моря. Посмотрев на воду, он увидел, что волны разомкнулись и перед ним предстала русалка, держащая в одной руке зеркало, а в другой – расческу (гребень).

Астральный характер имеет герой произведения – пастух, чей образ следует рассматривать как результат эволюции мифического персонажа – младшего из семи легендарных братьев, которому посчастливилось вступить в брак с одной из небесных дев. Этот образ нередко встречается в мифах и сказках.

Обратившись к ногайскому фольклору, мы его найдем в сказке “Сон” (“Проданный сон”): пастух, выкупивший за отару овец чудесный сон у юноши-сироты, пережив удивительные приключения, получает в жены двух красавиц и в завершение испытаний становится ханом. Существенное искажение традиционного сюжета обнаруживается в том, что одна и та же дева Плеяд представлена в двух ипостасях. Первая из них обладает тайными знаниями и дважды дает герою советы, как исполнить трудные поручения коварного хана, задумавшего погубить пастуха и завладеть его красавицей-женой. Вторая супруга названа райской девушкой и способна оборачиваться голубкой; она помогает пастуху исполнить третье задание, связанное со смертельной опасностью – будучи брошенным в пламя костра, он оказывается в царстве мертвых и возвращается оттуда живым и невредимым.

 

Пастух и три русалки. Македонская сказка [Три русалки // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 107–117].

Однажды пас молодой пастух свое стадо у речки, на зеленом лугу меж дубравами. И вот видит он – в речке купаются три прекрасные девушки. Загляделся на них пастух, глаз не мог оторвать. “Был бы я к ним поближе, – подумал он, – так схватил бы одну из красавиц, да и взял себе в жены!” А девицы искупались, быстро сорочки надели – и скрылись.

На другой день, еще до рассвета, пастух погнал стадо на ту же лужайку. Овцы стали пастись, а пастух притаился на опушке дубравы – все хотелось ему оказаться поближе к реке и получше рассмотреть купальщиц. Ну что ж, как Солнце взошло, появились три девушки, в воду вошли. А пастух не посмел приблизиться к ним, побоялся спугнуть.

Третье утро настало. Пастух снова спрятался в кустарнике у самой воды. Солнце встало, и девушки вновь у реки показались. Молодые, веселые, словно ясные звездочки. Быстро разделись и в речку вошли. А пастух думает, как бы ему изловить хоть одну из юных красавиц! И решил он похитить у них одежду.

Сказано – сделано! Вышел пастух из засады и сорочки украл. Увидели это девушки, всполошились, стали просить пастуха, чтоб вернул им одежду, – большую награду сулили. А пастух уже понял, что девицы исполнят любое его повеленье, и молвил:

– Пусть одна из вас станет моею женою! А откажете – тотчас костер разведу и сорочки спалю, так и знайте. В чем хотите тогда добирайтесь до дома!

– Все понятно нам, парень, да только и ты должен знать, что мы – сестры-русалки. Коли женишься, люди начнут издеваться, вот, мол, какая жена у тебя – водяница!

– Да хоть ведьма! – сказал паренек. – Что за важность! Хочу – и женюсь! Соглашайтесь, а не то спалю сорочки.

Увидали сестры, что он не шутит.

– Ну что ж, скажи нам, какая тебе приглянулась, да верни поскорее рубашки, нам пора домой возвращаться, живем-то мы далеко!

– Отдайте мне младшую! – ответил парень.

Тогда старшие сестры отвели его в сторонку и сказали:

– Помни! Как станет сестрица твоею женой – не давай ты ей рубашку, а не то – убежит. Та рубашка – волшебная, в ней вся русалочья сила.

Запомнил пастух тот совет, отдал старшим сестрам-русалкам рубашки, и они исчезли. А младшая поздним вечером нагой вошла в дом пастуха. Справил пастух ей подвенечное платье и вскоре женился на ней. Стал жить он с женой-русалкой, на всем свете не было женщины красивее ее.

Долго ли, быстро ли – год пролетел. И вот пригласили пастуха с женой на свадьбу к кому-то из родичей. На свадьбе женщины стали водить хоровод, одна лишь жена пастуха отказалась. Все стали ее уговаривать. Она отвечала:

– По-вашему – я не умею, а вот по-русалочьи – можно. Да только наряд не годится. Попросите моего супруга, чтоб отдал мне хоть на минуту русалочью сорочку. Вот тогда я покажу наши пляски.

Ну, женщины стали просить пастуха. А тот ни в какую – нельзя, да и только. Женщины пуще пристали, проклятые, просят! Пастух уступил им, сходил домой, достал из укромного места рубашку, на свадьбу принес, велел затворить все окна и двери и отдал жене сорочку.

Оделась она, вошла в хоровод и стала плясать по-русалочьи. Все, кто там был, не могли налюбоваться красавицей. Но лишь только музыка смолкла, русалка подбежала к мужу, взяла его за руку, молвила:

– Ну, а теперь – будь здоров, господин мой!

И была такова – улетела. Парень как бешеный выскочил тут же из дома и крикнул ей вслед:

– Жена, дорогая жена! За что ты меня покидаешь? Скажи мне хоть слово, скажи, где искать мне тебя, чтоб хоть раз повидаться!

– Ищи меня в краю далеком, в селе Кушкундалеве, муж дорогой! – сказала она и исчезла.

Вскоре отправился пастух в путь разыскивать это село. Долго-долго бродил он да спрашивал всюду, не знает ли кто, как добраться до того места. Но все лишь дивились такому названью, – мол, и слыхом о нем не слыхали! Объездив все села и все города, отправился паренек на поиски в горы и пустыни. Однажды встретил он в горах старика, стоявшего с палкой в руке у столетнего дуба.

– Да как же ты, сыночек, забрел в мою глухомань? – удивился старик. – Ведь здесь и петух не поет, и люди сюда не заходят!

– Беда загнала меня, дедушка, – молвил пастух. – Прошу тебя, будь мне другом, помоги – не знаешь ли, где есть такое село – Кушкундалево? Может быть, в этих горах затаилось?

– Не слышал я, сыночек, чтоб в наших краях было такое село, – отвечал старик. – Лет двести я здесь живу, а такого названья не слышал. А что тебе нужно там, парень?

Пастух рассказал ему все, что случилось. Подумал старик, покряхтел – и ответил:

– Не слышал, сынок. Только ты не кручинься, иди себе дальше. Дойдешь через месяц до других гор – и встретишься со вторым стариком, моим братом, таким же, как я. Передай ему привет от меня, ведь он еще старше, чем я, ему триста лет, и он над всеми зверями царь. Попроси его хорошенько, он и поможет.

Пошел парень дальше. И впрямь – через месяц повстречался с другим стариком. Сидел тот старик у ручья, думу думал. Парень к нему подошел, поздоровался учтиво, все рассказал по порядку.

– Ну что ж, ты здесь посиди, – отвечал старик, – а я всех зверей соберу, спрошу у них, — может, они знают.

И послал он гонцов во все стороны. Вскоре собрались все звери, поднялись на задние лапы, старику поклонились. А старик говорит:

– Эй вы, львы и медведи, лисицы и волки и все звери лесные, хочу кое о чем вас спросить. Часто вы мимо сел пробегаете – может быть, и село Кушкундалево знаете?

– Не слыхали такого мы, батюшка царь! – отвечали все звери.

– Ну вот видишь? – сказал старичок пастуху. – Нет такого села на земле! Только ты не печалься и, если не лень тебе, – иди дальше. Добредешь через месяц до новых гор, увидишь там третьего старца, он повелитель всех птиц. Птицы повсюду летают, так они, может, знают, где твое село!

Вновь пастух отправился в путь. Через месяц и впрямь встретился он с третьим старцем, повелителем птиц. Поклонился ему пастух, передал привет от двух старцев, ну, а потом о своей беде рассказал – все как есть, без утайки. Послал старичок быстрокрылых гонцов за своими пернатыми слугами. Сутки только прошли – и собралась громадная стая – все птицы слетелись к царю!

– А скажите-ка мне, орлы и вороны, большие и малые птицы, не знает ли кто, где село Кушкундалево?

– Государь, не слыхали! – ответили птицы.

– Да… Наверное, и нет его, парень, – сказал старичок пастуху. – Даже птицы такого не знают, а они ведь повсюду летают! Да и я не слыхал, хоть живу на свете уже четыреста лет.

И как раз в ту минуту к царю подлетела хромая сорока. Увидал ее царь и спросил:

– Это что же такое? Отчего ты так опоздала? Позднее всех птиц прилетела. Разве это порядок, сорока?

– Да ведь я хромая, государь! – отвечала сорока. И лететь мне всех дальше, – я живу далеко, в самом Кушкундалеве, батюшка, – там, где русалки живут! Как услышала я, что ты кличешь, –уже совсем собралась, да ведь я у русалок в служанках. Вот злая хозяйка взяла да и стукнула меня по ноге. Я от боли-то еле летела, ты прости уж меня, светлый царь!

– Слыхал, паренек, что сказала сорока? – спросил старик пастуха. – Ну, садись-ка верхом на орла, а сорока дорогу покажет.

– Вот спасибо тебе, государь, вовек тебя не забуду! – ответил пастух.

А старик приказал одному из орлов – тому, что сильнее всех прочих, – отнести пастуха в Кушкундалево. Сорока вперед полетела, а за нею – пастух на орле. Прилетели в село рано утром, слез наш парень с орла и вошел в первый двор, расспросить, где живут три сестрицы. По счастью, попал прямо к ним. Вмиг узнали его обе старшие русалки. “Ай-ай-ай! Как измучился бедный зятек, по горам и долинам скитаясь, – подумали сестры. – Значит, любит жену не на шутку, а раз так, то нужно ему помочь!” Вышли из дому старшие сестры, спросили – как же это случилось, что он их совету не внял и отдал волшебную рубашку? Рассказал паренек по порядку, как беда приключилась, и стал упрашивать двух сестер, чтоб супругу ему вернули.

– Не тревожься! Жена твоя – здесь, в нашем доме, – ответили сестры. – Ты возьми-ка вот это седло и ступай вслед за нами. Жена твоя спит еще. Мы ее сонную свяжем, да к седлу и привяжем. Ты сядешь с ней рядом, и взовьется седло выше гор. Только помни: как взлетите, проснется сестрица и крикнет, коня своего позовет. Ты старайся, зятек, добраться к тому времени до трех заветных гор. Коли минуешь их, все хорошо будет, если ж нет – настигнет тебя конь и на куски разорвет: он волшебный!

Поверил двум сестрам пастух, привязал жену к седлу, сам сел, взлетел, и помчались они словно вихрь. Миновали три горы; и тут вдруг проснулась русалка, поняла, что случилось, стала кликать коня. Помчался конь по небу, да как только достиг он гор, вмиг исчезла его волшебная сила, и пришлось ему воротиться назад. А пастух добрался до родного села, снял с жены рубашку и сжег, чтоб исчезла русалочья сила. Ну, и стал он жить-поживать с молодою женой-русалкой. А она родила ему дочек – красивых-красивых.

Вот от этих-то дочек и повелись все красавицы, что есть на свете.

 

Нередко вилам придавались демонические черты: огромные груди, переброшенные на спину; неприятный запах, исходящий от волос. Эти признаки сближают вил с албасты и вариациями образа этого мифического существа. Места их обитания – удаленные от людей горы, скалы, горные пещеры и ямы под землей; горные озера и источники, реже – небо, тучи.

Золотое украшение в виде мифической девы-птицы. Курган “Большая Близница”. V в. до н.э.

Персонажем одной из казахских сказок является дочь пери по имени Шашты Азиз, способная принимать облик птицы (лебедя или голубя). Одно из трех условий, о которых эта девушка говорит своему будущему мужу, – “не смотреть на ее пятки и на след ее ноги”. Этот запрет объясняется тем, что ступни ее ног раздвоены и удобны для плавания; в других версиях говорится более определенно: соматические особенности супруги героя заключаются в отсутствии у ней пяток и сходстве ее ног с птичьими или козьими. Следует обратить внимание на то, что в сюжете сказки упоминаются две старшие сестры девы-птицы. Они тоже имеют крылья, т.е. могут летать, приняв лебединый облик; любимое развлечение трех сестер – купаться обнаженными в водоеме.

Изображение крылатой девы на костяной пластинке. Курган “Гайманова могила”. IV в. до н.э.

Изображение голубя рядом с фигурами богинь Астарты и Афродиты, олицетворявших планету Венера, представляют собой смутный след реминисценции генетически связанной с ними фигуры крылатой девы из мифа о Плеядах [Имя матери Плеяд – нимфы Плейоны происходит от греческ. peleias ‘дикий голубь’].

Богиня Хванинда. Бактрийский серебряный медальон с позолотой. Первая половина II в. до н.э. Ее изображение встречается на кушанских монетах

Образы мифических дев-птиц до сих пор не утратили свою популярность: на странице одного из рекламных журналов была помещена фотография белокрылой манекенщицы; на сцене концертного зала можно увидеть танец девушек, украшенных крыльями.

Касаясь проблемы генезиса мифических образов крылатых женщин, следует в первую очередь упомянуть о сиренах, как наиболее известных в современной культуре ирреальных существах с указанной характеристикой.

Женщина с крыльями и птичьими ногами. Гималайское искусство. XVI–XVII вв.

Образ крылатой девы, использованный в рекламной цели

 

В послегомеровских сказаниях сирены (др.-греческ. Σειρῆνες, латинск. Sirenes) изображались в виде крылатых дев или женщин с рыбьим хвостом, или дев с птичьим телом и куриными ногами. Звуками своих чарующих песен они заманивали плывших мимо скалистого острова путников, которые, забыв все на свете, направляли свои корабли к страшному месту. Здесь сирены раздирали людей на части и пожирали. Аргонавты миновали гибели от сирен лишь благодаря тому, что сопутствовавший им Орфей заглушил пение сирен своим пением и игрой на форминге или лире. Один из аргонавтов бросился на их зов в море, но был спасён Афродитой. Одиссей избежал коварных сирен лишь благодаря предостережению волшебницы Цирцеи: он залепил уши своих спутников воском, а самого себя велел привязать к мачте корабля.

Сирены на древнегреческой вазе

Сирены были спутницами Персефоны, после похищения которой, блуждали и пришли в землю Аполлона; здесь мать похищенной девы – Деметра превратила их в птиц из-за того, что они не помогли ее дочери. По другой версии, боги сделали их крылатыми для того, чтобы они могли искать Персефону. Кроме того, было известно и следующее объяснение того, как изменился их облик: сирен превратила в полуптиц богиня Афродита в наказание за то, что они не хотели выходить замуж.

Сирены связаны с водной стихией, но со временем их образы подверглись трансформации; в классической античности эти мифические существа считались обитательницами небес – сладкоголосыми мудрыми девами, каждая из которых сидит на одной из восьми небесных сфер мирового веретена богини Ананке, создавая своим пением гармонию космоса.

Обычно упоминаются три сирены, имена которых были Пейсиноя, Аглаофа и Телксиепия (в других мифах называются имена Парфенопа, Лигея и Левкосия). Одна из них играла на кифаре, другая пела, третья играла на флейте. Эти прекрасного вида существа завораживали моряков своей музыкой и взглядом. Здесь уместно проведение следующей параллели: по мнению некоторых античных авторов, изначально муз было три, их имена: Aeda ‘Песнь’, Meleta ‘Опытность’ и Mnema ‘Память’.

Популярность указанного числа сирен (как и числа старших муз, горгон, мойр) можно объяснить тем, что праобразы крылатых миксантропических существ, покровительниц искусств и божест судьбы – фигуры семи небесных дев, которые изначально были связаны с астеризмом Плеяды, – в некоторых традициях оказались соотнесенными с тремя звездами Пояса Ориона.

Отметим, что в чувашском языке (и, вероятно, в якутском) тюркский астроним, изначально обозначавший астеризм Плеяд, использовался для обозначения созвездия Ориона.

Греческой мифологии известны три сестры, одна из которых прядет, другая определяет судьбу, а третья перерезает нить человеческой жизни: это древнегреческие мойры (им соответствуют древнеримские парки и скандинавские норны [Вероятно, первоначально одна небесная богиня (или дух-покровитель людей) пряла нить человеческой жизни, ср. божество Verpeja, букв. ‘Пряха’, из литовской мифологии и дух Мayin в старых представлениях эвенков]), а также три страшные старухи-граи по имени Дейно (Δεινώ) ‘Дрожь’, Энио (Ενυώ) ‘Ужас’ и Пемфредо (Πεμφρηδώ) ‘Тревога’.

Сирин и Алконост, сидящие на яблоневых деревьях. Первая половина XIX в.

По всей вероятности, этих мифических прях можно усматривать в трех вещих старухах из произведения за № 178 в сборнике А.Н. Афанасьева: Иван-царевич, въехавший верхом на коне на вершину высокой горы, увидел двор. В избе на стуле сидела старая баба-яга и пряла тонкий шелк. Она рассказывает герою о царь-девице. Решив разыскать красавицу, юноша поехал по горной местности и через четыре месяца достиг другого двора, принадлежавшего средней бабе-яге, через следующие четыре месяца он прибыл ко двору старшей бабы-яги [Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 томах / Подготовка текста, предисловие и примечания В. Я. Проппа. – Т. 1. – М.: Гос. изд-во художеств. лит-ры (Гослитиздат), 1957–1958, с. 457–460].

C X века в древнерусском искусстве и легендах появляется образ райской птицы с головой девы, которую именовали Сирин (от греческ. σειρῆνες). “Сиринъ, есть птица от главы до пояса состав и образ человечъ, от пояса же птица…” (“Азбуковник”, произведение древнерусской литературы). Согласно легендам, эта птица “святого и блаженного рая» иногда появляется “в странах индийских (яже прилежат ближайши блаженному месту райскому)” и поет вещие песни о грядущем блаженстве.

Сладостные, чарующие песни Сирина могут лишить человека рассудка, поэтому в некоторых преданиях это существо выступает в роли посланницы подземного мира (“Аще человек глас ея услышит, пленится мысльми и забудет вся временная и дотоле вслед тоя ходит, дондеже пад умирает, гласа ее слышати не престает”). Такие представления о Сирине не только указывают на возникновение образа этого мифического создания из мифа о губительных сиренах, но и включает эту райскую деву-птицу в категорию враждебной людям нечистой силой, которая, как и Сирин (согласно апокрифической литературе), боится громких звуков: колокольного звона, стрельбы из пушек и звуков трубы. Утрата позитивной характеристики Сирина привело к тому, что этому райскому существу был противопоставлен новый образ полуженщины-полуптицы по имени Алконост.

Электронная репродукция картины В.М. Васнецова “Гамаюн, птица вещая”, 1895 г.

По народным представлениям, утром на христианский праздник Яблочный Спас прилетает в яблоневый сад Сирин, которая грустит и плачет, а после полудня в этом месте появляется ее антипод – птица Алконост, радующийся и смеющийся. Она смахивает с крыльев живую росу на яблони, и в плодах появляется удивительная сила – все они с этого момента становятся целительными. Пение Алконоста настолько прекрасно, что услышавший его забывает обо всём на свете.

Одна из двух райских птиц, встречающихся в в русском искусстве и легендах – алконост (алконос). Исследователи предполагают, что имя алконост возникло в результате народной адаптации слова алкионъ – древнерусского литературного заимствования из греческого языка, в котором лексема ἀλκυών (+ окончание -ος) имеет значение ‘зимородок’. Образ Алконоста восходит к древнегреческому мифу о девушке Алционе, превращённой богами в зимородка.

На русских лубочных картинах птица Алконост изображается с женской головой, бюстом и руками. В одной руке она держит райский цветок, в другой – развернутый свиток с изречением о воздаянии в раю за праведную жизнь на земле. В качестве места обитания Алконоста иногда называется река Евфрат, иногда остров Буян или рай, называемый Ирий.

Известная в славянской мифологии вещая птица Гамаюн (от персидск. homayun ‘благополучный, счастливый, процветающий’ [Вероятно, птица Гамаюн объединила в себе черты Алконоста, Сирина и Humay, птицы счастья из иранской мифологии. (персидск. هما‎ [huma] – murg-i humay’un-bal  ‘птица, предвещающая счастье’); считалось, что она делает царём человека, на которого бросает свою тень. По сюжету некоторых восточных сказок, странствующий герой, на которого садилась птица Хумай, становился правителем того города или той страны, где к его приходу оказывался незанятым трон. В башкирских эпических произведениях “Урал-Батыр” и “Акбузат” Хумай предстает в виде девушки-лебедя, дочери небожителей – царя птиц Самрау и Солнца-небесной красавицы]) имеет сходство с Сирином и еще более – с Алконостом, так как изображалась не только с женской головой, но и грудью. Она поет людям божественные песни и предвещает будущее тем, кто умеет слышать тайное. Но и этому существу присущи негативные особенности: считали, что когда Гамаюн летит с восхода, приходит смертоносная буря. О том, что мифические птицы гигантских размеров могут поднимать сильный ветер взмахами своих огромных крыльев, говорится в некоторых произведениях фольклора разных народов.

Среди кровожадных крылатых женщин, упоминаемых в древнегреческой мифологии, были известные горгоны (Γοργώ ~ Γοργών, вероятно от греческ. γοργός ‘грозный, ужасный’). Эти змееволосые чудовища считались дочерьми морского божества Форкия и его сестры Кето. Горгон было трое: Эвриала (греческ. Εὐρυάλη ‘Хорошо прыгающая’), Сфено (греческ. Σθεινώ, ‘Могучая’) и Медуза (греческ. Μέδουσα ‘Повелительница’) – единственная смертная из трёх сестёр.

По мифологическим представлениям, тела горгон покрывала блестящая и крепкая, как сталь, чешуя. Они имели медные руки с острыми стальными когтями. На головах у них вместо волос двигались, шипя, ядовитые змеи. Лица горгон, с их острыми, как кинжалы, клыками, с губами, красными, как кровь, и с горящими яростью глазами были настолько ужасны, что в камень обращался всякий от одного взгляда на чудовищ.

На крыльях с золотыми сверкающими перьями они быстро носились по воздуху. Людей, которые попадались горгонам, эти чудовища разрывали на части своими руками и пили их горячую кровь.

Гарпия. Средневековое изображение

Еще одну группу орнитоморфных мифических дев образуют гарпии (др.-греческ. Ἅρπυιαι от греческ. άρπάζω ‘похищаю’ [Слово восходит к ностратическому корню, ср. латинск. сarpus ‘плод’, т.е. то, что срывают с плодового дерева, куста, тюркск. qarpı- ‘хватать ртом, откусить большой кусок’, qarma- ‘ловить; хвататься; ощупывать’]), считавшиеся злобными похитительницами детей и человеческих душ. Они внезапно налетали и так же внезапно исчезали, как ветер. Традиционно гарпий представляли в виде трёх сестер (Aella ‘Вихрь’, Okipeta ‘Быстрая’ и Kelaino ‘Мрачная’, известная также под прозвищем Podarga ‘Быстроногая’). Считалось, что гарпии появляются в грозу и ураган, распространяя нестерпимую вонь, подобно хищным птицам-стервятникам. Гарпии боялись лишь одного: звуков медных духовых инструментов.

Керы (др.-греческ. Κῆρες, единств. число Κήρ от греческ. κήρος ‘смерть, гибель; несчастье; порча’) – крылатые миксантропические существа; считались детьми богини ночи Нюкты или душами некоторых умерших людей. Обычно эти девы-птицы изображались с крыльями, чёрными руками и красными губами.

Кера – демоническое существо, приносящее несчастье и смерть

Кровожадные демоны-керы реяли в воздухе над битвой, бросаясь вниз, хватали умирающих раненых, спорили друг с другом из-за воинов, павших на поле битвы, кровь которых они пили, со скрежещущими зубами тащили трупы, обагряясь кровью, в момент смерти человека похищали его душу. Иногда Кера описывалась как единственная богиня, которая персонифицировала насильственную смерть.

Приведенная характеристика в немалой степени сближает этих крылатых демонов женского пола с летавшими на полем битвы валькириями скандинавской мифологии, которые уносили души погибших в сражении воиной в Вальхаллу, чертоги верховного бога Одина. Позже керы были отождествлены с эриниями, которые преследуют преступников за тяжёлые проступки, ввергая их в безумие.

Эринии (от др.-греческ. Ἐρινύες ‘Гневные’, позже их стали именовать Εὐμενίδες ‘Милостивые, благосклонные’) – в древнегреческой мифологии богини мести; в римской мифологии им соответствуют фурии. Согласно орфикам, эринии – девять дочерей Зевса-Хтония и Персефоны; по версии Псевдо-Гераклита, их было тридцать тысяч; у позднейших поэтов упоминаются три эринии: Тисифона ‘Мстящая за убийство’, Алекто ‘Непрощающая’ и Мегера ‘Завистница’.

Фурия — в древнеримской мифологии богиня мести

Эриний и фурий рисовали с волосами из змей, чёрной собачьей мордой вместо лица и крыльями летучей мыши. Но существовали и другие вполне антропоморфные изображения, на которых крылатые богини представлялись охотницами, с факелами и кнутами.

Касаясь темы о мифических существах, которым приписывались определенные птичьи черты, следует упомянуть о стимфалийских птицах. О них в древнегреческой мифологии говорится как о хищных птицах, живших возле аркадского города Стимфала. Вскормленые богом войны Аресом, эти существа имели медные клювы, крылья и когти. Они нападали на людей и животных. Самым грозным их оружием были похожие на стрелы металлические перья, которые птицы сыпали на землю. Они пожирали урожай в округе и поедали людей.

Микенский царь Эврисфей велел Гераклу победить стимфалийских птиц. Это трудное задание герою помогла выполнить олимпийская богиня Афина-Паллада. Она дала Гераклу два медных тимпана, выкованных богом-кузнецом Гефестом. Афина посоветовала герою установить тимпаны на горе возле гнездовья ужасных птиц и ударить в них. Оглушительный звук тимпанов заставил напуганных птиц подняться в воздух, а Геракл перестрелял их из лука. Выжившие в битве с Гераклом птицы покинули Грецию, улетев к берегам Черного моря. Согласно Писандру, Геракл не перебил их, а прогнал шумом трещоток-кроталов.

Геракл, поражающий стрелами Стимфалийских птиц. Фрагмент римской мозаики из Лиерии (Испания)

По мнению некоторых античных авторов, стимфалийские птицы были женщинами, дочерьми Стимфала и Орниты, которых Геракл убил за то, что они отказали ему в гостеприимстве. В Стимфале, в древнем храме Артемиды Стимфалийской, фигурки этих птиц свешивались с крыши, а за зданием храма стояли статуи девушек с птичьими лапами.

В мифологии некоторых народов фигурирует триада богинь (вариант: одно божество), определяющих судьбу людей.

Мойры < др.-греческ. Μοῖραι от μοῖρα ‘часть, доля’, в т.ч. ‘участь’, которую получает каждый при рождении [В русском языке слова часть, участь, счастье – однокоренные; ср. делить, доля, удел, арабск. qısmet ‘судьба’, qısm ‘часть; раздел’ < ﻘﺴﻢ q-s-m ‘делить’] – богини судьбы. Мойра, обыкновенно в единственном числе, упоминается уже в гомеровских поэмах “Илиаде” и “Одиссее”, как безличная необходимость, неподвластная даже богам.

Три мойры (парки). Марко Биджо. Ок. 1525

Первоначально считалось, что своя мойра есть у каждого человека, но с развитием мифологических представлений, число мойр свелось к одной или двум божествам, однако наиболее популярным оказалось мнение о трех женских существах, которых древнегреческий автор Гесиод называл дочерьми Нюкты (Ночи). Клото (греческ. Κλωθώ ‘Пряха’) прядет нить жизни, Лахеса (греческ. Λάχεσις ‘Судьба; Дающая жребий’) определяет судьбу ребенка, Атропа (греческ. Ἄτροπος ‘Неотвратимая’) перерезала нить, что влекло смерть человека.

В диалоге Платона “Государство” мойры изображены в белых одеждах, с венками на головах, все они прядут на веретене Ананки (необходимости), сопровождая небесную музыку сфер своим пением: Клото поёт о настоящем, Лахесис – о прошедшем, Атропос – о будущем.

Известно, что в древнеримской мифологии мойрам соответствовали три богини судьбы – парки (латинск. Parcae): Decima наматывает кудель на веретено, распределяя судьбу; Nona прядет нить человеческой жизни;  Morta перерезает нить, заканчивая жизнь человека.

Норны (др.-исландск. Nornir) – в скандинавской мифологии женские божества, наделенные чудесным даром предсказывать грядущее, определять судьбу людей при рождении. Имена норн: Urd – что значит ‘Судьба’, имеет вид старой и дряхлой женщины; Verdandi ‘Становление’ – в образе женщины средних лет, Sculd ‘Долг’ – совсем юная. Норны живут возле источника Урд, в Мидгарде. Они поливают корень мирового дерева Иггдрасиль водами этого источника и тем продлевают его существование.

Норны, определяющие судьбу людей

Три феи известны в ирландской низшей мифологии, они присутствуют при рождении ребенка и наделяют его добрыми и злыми дарами. Среди фольклорных произведений, записанных братьями Гримм, есть небольшая сказка “Три пряхи” [Три пряхи // Братья Гримм. Сказки / Пер. с немецкого Г. Петникова. – М.: Изд-во “Правда”, 1987, с. 58–60], в которой фигурируют три диковинные женщины, которые в обмен на обещание пригласить их на свадьбу перепряли за ленивую девушку весь лен, которым были наполнены три комнаты-светелки в королевском замке. Благодаря помощи этих фей, принявших не вполне благообразный вид, героиня вышла замуж за королевича, обрела счастье и избавилась от ненавистной пряжи. Более полный состав этих волшебных существ представлен в немецкой сказке “Белая антилопа” [Белая антилопа // Янтарная книга лучших сказок мира / Сост. Г.П. Шалаева. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 354–378] – здесь действуют семь сестер-фей.

Однажды королева сидела в одиночестве у водопада во дворцевом парке. Она была печальной из-за того, что у нее не было детей. Старшая фея в виде огромного краба выползла из пруда под водопадом, обратилась к королеве со словами утешения, что ее заветное желание скоро исполнится. Затем на месте говорящего краба возникла маленькая старушка, которая повела королеву по тропинке во дворец фей, скрытый плотными облаками.

Из ворот навстречу им вышли шесть фей, каждая из них держала цветок, сделанный из драгоценных камней. Они сообщили королеве, что у нее родится дочь.

Некоторое время спустя у королевской четы родилась маленькая девочка. Обрадованная королева приказала принести цветы из драгоценных камней и назвала каждый цветок по имени – шесть фей прибыли в каретах на праздник по случаю крестин принцессы, лишь их старшая сестра была позабыта.

Волшебницы одарили ребенка дорогими подарками. Когда они стояли вокруг кроватки младенца, появилась их разгневанная сестра в обличьи огромного краба. Поддавшись уговорам сестер, фея-краб уменьшилась до своих обычных размеров.

Она раздумала навлекать на принцессу смерть, но решила все же отомстить за ошибку ее матери, сказав, что если девочка увидит хоть один луч дневного света до своего пятнадцатилетия, то поплатится за это своей жизнью [О похожем условии сохранения жизни ребенка говорится в рассказе первого дервиша из казахской сказки “Четыре дервиша”: знахари, приглашенные поведать о судьбе новорожденного наследника, предупреждают хана, что его сын умрет, если увидит солнечный свет до достижения двенадцатилетнего возраста].

Связь дев Плеяд с водоемами нашло здесь причудливое отражение в сцене появлении старой феи, принявшей обличье краба, из пруда.

Мотив определения судьбы ребенка присутствует в сказке “Заклятье старой колдуньи” [Заклятье старой колдуньи // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 166–180]: семь фей-волшебниц, приглашенных на крестины дочери короля, одаривают новорожденную подарками и всякими хорошими качествами. Рассказчик выделил из их группы злую колдунью, которую забыли позвать на торжество, но старуха явилась во дворец и предрекла принцессе смерть в результате ранения пальца веретеном.

Герой сказки “Altın pışaq”, букв. “Золотой нож”, который отправился на поиски похищенного у него чудесного ножа, на своем пути последовательно встречает дома, в котором обитают три женщины. Они разного возраста: одна – средних лет, держит в руках веретено и прядет (urşıq iyirip otır); вторая, вероятно, помоложе, играет на свирели (sıbızğı tartıp otırğan); третья – молодая женщина-красавица, игравшая на домбре, очень приветливо встречает джигита (qolı’ndağı dombırası’n jar’ğa süyep, jigit sälemi’n hoş körip, qarsı alıp qol alısıp amandasadı) и дает ему в помощь огромного беркута, способного поднять и нести в воздухе взрослого человека.

Вполне традиционный характер имеет такой структурный элемент сказочного сюжета, как развязка – события завершаются happy-end’ом: юноша возвращает свою исчезнувшую супругу, берет в жены красавицу, которая ему помогла вновь обрести волшебный нож, становится справедливым ханом и счастливым отцом двух сыновей [Алтын пышақ // Қазақ ертегiлері. – Т. 4: Қиял ғажайыбы аралас ұлттық сипаттағы ертегілер. – Алматы: Жазушы, 2000, с. 256–262].

Образы сказочных женщин из казахской сказки напоминают мойр, отчасти трех муз и трех сирен, очаровывающих путников музыкой и пением. Они характерны тем, что оказывают помощь главному персонажу в его опасных поездках.

Коварная девушка по имени Naran, желая погубить родного брата по имени Yerkem-Aydar – главного персонажа из одноименной казахской сказки, притворяется больной и трижды посылает его добыть лечебное средство: сердце семиглавого чудовища Jalmawız [Народная этимология предполагает, что название мифического существа Jalmawız образовано из сочетания двух слов: глагола jalma- ‘проглатывать’, существительного awız ‘рот; пасть’ и имеет значение ‘Прожорливая пасть’]; молоко белой верблюдицы бога, самец которой убивает всех, кто покажется ему на глаза; и желчь огромного сивого куцего волка бога. Благодаря неоднократной помощи трех сестер, чьи жилища располагались на пути Еркем-Айдара, этот герой побеждает могучих чудовищ, расправляется с коварными врагами и женится на трех сестрах-богатыршах [Еркем-Айдар // Казахские народные сказки: Для детей средн. и старш. школьн. возраста. – Пер. казахск. яз. – Т. 1. – Алматы: Балауса, 1994, с. 49–55].

Сюжет сказки “Abdrahman-patşa” (“Царь Абдрахман”) строится на рассказе о приключениях Джебраила, самого младшего из трех сыновей царя, оседлавшего волшебного четырехкрылого коня и выехавшего на поиски пропавших братьев. События разворачиваются после того, как царь повелел своему старшему сыну ехать в далекое царство и привезти ему некую птицу, сосуды с живой и мертвой водой. Когда тот не вернулся, с аналогичным заданием был отправлен в путь средний сын, но и тот пропал без вести. Через несколько лет царь решает послать за птицей и волшебной водой Джебраила. На своем долгом пути герой трижды останавливается около одиноких жилищ, обитателями которых оказываются старшие сестры его матери. Одна из них одаривают своего племянника конем с шестью крыльями, другая – в восемью крыльями, а самая старшая сестра – огромным беркутом, способными преодолевать большие расстояния. Образ четвертой сестры – матери Джебраила, по всей видимости, введен для того, чтобы объяснить, почему три упомянутые женщины помогли герою сказки [Абдрахман-патша // Казахские народные сказки: Для детей средн. и старш. школьн. возраста. – Пер. казахск. яз. – Т. 1. – Алматы: Балауса, 1994, с. 149–154].

Русскому фольклору известны три фигуры сказочных женщин, напоминающие древнегреческих мойр. Они фигурируют в сказке “О молодильных яблоках и живой воде” [О молодильных яблоках и живой воде // Русский фольклор. – Серия “Классики и современники”. – М.: Художеств. лит-ра, 1986, с. 304–316], сюжет которой имеет немало общего со сказкой о приключениях вышеупомянутого Джебраила.

Бесследно пропадают два старших брата, отправившихся в тридесятое царство, чтобы добыть для старого и больного отца молодильных яблок и живой воды. Сев на доброго коня, Иван-царевич отправляется на поиски волшебных средств и своих братьев. Преодолев долгий путь, к вечеру он оказывается у избушки на курьей ножке, в которой живет “баба-яга, старых лет, шелковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает” [О молодильных яблоках и живой воде.., с. 307].

Этот эпизодический персонаж оставляет юного героя на ночлег, предлагает ему своего коня, способного преодолеть за небольшой промежуток времени двести верст, и указывает дорогу к своей средней сестре. Событие повторяется – более старшая по возрасту старуха дает царевичу своего коня, более резвого, пробегавшего за короткое время триста верст, и отправляет его спросить совета у старшей сестры. Древняя годами хозяйка третьей избушки помогает Ивану, объяснив ему, как исполнить трудное задание, чего следует избегать и, в свою очередь, дает чудесного коня, который “поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает”.

Бирманский вариант популярного сюжета, в котором присутствует мотив замены новорожденных младенцев щенятами, отличается тем, что роль двух завистливых женщин, причинивших горе своей младшей сестре, сыграла одна соперница – младшая жена короля.

Эликсир бессмертия. Бирманская сказка.

В далекие-далекие времена правил восточной частью гор Химаванта некий могущественный король. И было у того короля две жены. Шло время, и старшая жена короля понесла. Младшая же совсем потеряла покой от зависти. Да и было чему завидовать – королевский первенец станет законным наследником трона.

Когда подошло старшей жене короля время рожать, она переселилась в родильные палаты, а вместе с ней и младшая жена – она вызвалась ухаживать за роженицей.

В полночь королева родила сына и двух дочерей. И почти одновременно в закутке перед входом в родильные палаты ощенилась какая-то приблудная собака. Младшая жена короля, не долго думая, подменила детей щенятами, близнецов же положила в ящик и бросила в речку. А чтобы никто не узнал о ее злодействе, она одарила акушерку дорогими подарками и строго-настрого приказала молчать…

Образы трех сестер, которые прядут или одна из них имеет выдающийся талант в ткачестве, встречаются в устном народном творчестве разных народов. Приведем фабулу сказок из казахского, итальянского и русского фольклора (два последних произведения представлены в литературной обработке). Несмотря на объективно возникшее расхождение в некоторых эпизодах и деталях, сюжеты этих сказок обнаруживают близость, которая свидетельствует об их происхождении из одного источника. Приведем краткое содержание казахской сказки “Три сестры” [Три сестры // Казахские народные сказки: Для детей средн. и старш. школьн. возраста. – Пер. с казахск. яз. – Т. 1. – Алматы: Балауса, 1994, с. 139–147].

Сын хана, который вместе со свитой отправился на поиски невесты, однако ни одна из увиденных девушек ему не понравилась. Однажды вечером он подъехал к одинокой юрте и услышал женские голоса.

В ответ на вопрос сестер старшая из них говорит, что если бы ханский сын вздумал на ней жениться, она бы соткала золотой ковер для его трона. Средняя сестра сказала, что если бы она вышла замуж за ханского сына, то на большом празднике накормила бы всех гостей одним яйцом. Младшая сестра отвечает, что она в таком случае она родила бы наследнику хана сына с золотой головой, а дочь – с серебряной.

Сын хана, уплатив большой калым отцу трех сестер, берет их себе в жены. Через год наследник занял трон и стал правителем. Когда он находился на охоте, его младшая супруга родила чудесных детей.

Старшие сестры позавидовали счастью младшей сестры и замыслили против нее зло. По их поручению колдунья подменила младенцев двумя щенятами. Детей спрятала в сундук, закрыла на ключ и бросила в реку. Старый рыбак увидел плывущий сундук и вытащил его на берег. Обманутый хан приказал вывести младшую жену с щенятами в пустыню и оставить ее на произвол судьбы.

Узнав о спасении детей младшей сестры – Кудайбергена и Кунслу, старшие сестры вновь посылают колдунью, которая коварно предлагает скучающей девушке, чтобы она попросила своего брата добыть для нее самоиграющую домбру.

Выехал молодой охотник на поиски волшебного музыкального инструмента и встретил на своем пути захудалое жилище. Хозяйкой юрты оказалась Жалмауз-кемпир, которая дает герою совет о том, как исполнить опасное дело.

Во второй раз колдунья советует Кунслу попросить брата, чтобы он достал чудесное зеркало, в которое весь белый свет виден. Вновь всезнающая старуха Жалмауз рассказывает, как решить и эту трудную проблему. Кудайберген спасает птенцов Самрука от смерти, убив поедавшего их дракона. В благодарность за это гигантская птица помогает юноше добраться до места, где находится волшебный предмет и вернуться назад.

Попытка исполнения третьей просьбы сестры – попросить руки дочери грозного Тасшилара закончилось тем, что герой был превращен этим волшебником в камень. Покойный отец Кудайбергена требует, чтобы Тасшилар оживил его сына и выдал за него свою дочь.

В сюжете сказки появляется новый персонаж – красавица-дочь волшебника, обитательница подводного мира, разоблачившая коварных женщин. Дальнейшие приключения главных героев привели к развязке: уличенные в злодеяниях обе старшие жены хана изгнаны со двора, а колдунья предана смерти. Хан был обрадован тем, что вновь обрел верную жену и своих детей.

Казахская сказка “Заарлык-хан” [Заарлыкъ-ханъ // А. Белослюдовъ. Сказанiя и сказки киргизъ / Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Императорского Русского Географического общества. – Выпуск X. – Семипалатинск: Семипалатинская областная типография, 1915, с. 30–35] отличается тем, что вместо двух сестер-завистниц в сюжете фигурируют шестьдесят жен бездетного хана Чан Чарнака. В надежде увидеть детей, хан женился на дочери бедного старика-рыбака. Супруг уехал на охоту, в его отсутствие молодая жена родила двойню: сына и дочь. Шестьдесят ханских жен с помощью старой ведьмы-мыстан подменили новорожденных на двух щенят, а детей решили утопить.

Джованфранческо Страпарола, живший в XVI веке, записал и опубликовал несколько произведений устного народного творчества итальянцев. Содержание “Сказки о Кьяретте и ее детях” [Сказка о Кьяретте и ее детях // Джованфранческо Страпарола. Приятные ночи: Сказки. – Пер. с итальянск. яз. – М.: Восхождение, 1993, с. 7–37] весьма напоминает сюжет казахской сказки “Три сестры”.

 

Когда король Анчилотто направлялся с многолюдной свитой на охоту, один из его придворных услышал разговор трех сестер – дочерей пекаря. Старшая из них обратилась с сестрам со словами: “Когда бы домоправитель короля был моим мужем, я бы напоила одним кубком весь двор”. Вторая девушка сказала, что если бы первый камерарий короля женился на ней, то она наткала бы из одного мотка ниток холста и одела бы всех придворных в прекрасные рубашки. Третья сестра по имени Кьяретта обещала родить королю трех младенцев, двух мальчиков и одну девочку, и у каждого были бы вьющиеся, перевитые чистейшим золотом волосы до плеч, ожерелье на шейке и на лбу звездочки.

Узнав об этом разговоре, король оставил намерение ехать на охоту, вернулся во дворец и женил старших сестер на домоправителе и камерарии, а сам взял за себя младшую. Матери короля не был по нраву этот мезальянс, она возненавидела невестку [С этим персонажем обнаруживает близость образ матери молодого короля из сказки “Заклятье старой колдуньи”: она также ненавидит свою сноху и ее маленьких детей, своих внуков, и делает все, чтобы их погубить // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 166–180. Параллели к этому отрицательному образу: злая мать короля из сказки бр. Гримм “Двенадцать братьев”, коварная мачеха в норвежской сказке “Двенадцать диких уток” и т.д.].

В то время, когда король отлучился на несколько дней, его супруга родила трех прекрасных младенцев. Завистливые сестры принесли трех родившихся в это же время щенков к свекрови Кьяретты. Мать короля велела повивальной бабке убедить королеву, что ею были рождены щенята, а трех младенцев велела положить в просмоленный короб, заделать сверху и бросить в протекавшую невдалеке реку.

Хитрая мать короля вышла навстречу приближающемуся ко дворцу сыну и сказала ему, что королева вместо трех детей родила трех плюгавых щенков. Впавший в скорбь правитель повелел, чтобы его жену отправили туда, где моют кастрюли и сковородки, а ее пищей были помои и гнилые отбросы.

Двигавшийся вниз по течению короб пристал к берегу. Мельник Мармьято, который обнаружил в нем младенцев, принес находку домой. Со своей женой он воспитал приемных детей вместе со своими чадами. Когда жена мельника подстригала длинные кудрявые волосы найденышей, из них высыпались драгоценные камни и белый жемчуг, которые помогли мельнику быстро разбогатеть и жить в большом достатке.

Достигнув юношеского возраста и узнав о том, что их нашли в коробе, принесенном рекой, двое братьев и сестра отправились на поиски своих родителей. Они шли много дней и случайно попали в город своего отца – короля Анчилотто. Однажды король проходил мимо дома, где жили его дети. Увидев у обоих юношей золотые звездочки на лбу, он спросил их, кто они и откуда прибыли, а затем пригласил во дворец отобедать.

Мать короля, узнав об этой встрече, догадалась, что дети короля оcтались живы. Она призвала немедля повитуху и рассказала ей о молодых людях. Повитуха уверила непреклонную в своей злобе старуху, что сможет погубить их, и пошла к дому, где жили молодые люди. Здесь она застала девушку, и посоветовала ей послать братьев на поиски “воды, которая пляшет” – мол, лицо того, кто умоется этой водой, делается краше.

Жалостливые просьбы любимой сестры вынудили юношей запастись подходящей склянкой и отправиться в путь. Проехав много миль, они добрались до прозрачного родника, в котором плескалась белая голубка, обладавшая даром речи. Узнав о цели поездки юношей, чудесная птица сказала, что они идут на верную смерть от диких зверей, но обещала помочь. Взяв склянку и подвязав под крыло, голубка улетела и через некоторое время вернулась с редкостной водой.

Король, вновь увидев юношей, приглашает их отобедать с ним. Мать короля узнает от сына о том, что ее внуки находятся в полном здравии, и велит явиться повитухе. Ее сообщница вновь отправляется к девушке и рассказывает ей о поющем яблоке, которое смогут достать ее братья.

Просьбы сестры и ее слезы склоняют братьев к решению исполнить ее желание. Отправившись в путь, юноши достигают одной гостиницы, хозяин которой дает им ценный совет, каким образом можно проникнуть в сад, охраняемый свирепым крылатым зверем. Исполнив опасную затею, братья возвращаются и вручают сестре яблоко, издающее сладостное, нежное пение.

Король, встретив юношей, спрашивает у них, по какой причине они опять не явились во дворец и в третий раз приглашает их к себе. Мать короля, страшась разоблачения, дает новое указание повитухе погубить своих внуков.

Хитрая женщина, полная злобы, отправляется к девушке и говорит ей о существовании ярко-зеленой птички, которая щебечет день и ночь и повествует о поразительных вещах. Едва юноши вернулись домой, как их сестра стала упрашивать их выполнить ее желание.

Напрасно многие месяцы девушка ждала возвращения братьев, затем сев на выносливую лошадь сама отправилась в путь. Наконец она достигла усыпанного цветами зеленого луга, посреди которого росло высокое дерево, окруженное мраморными фигурами людей. Ярко-зеленая птичка порхала, прыгая с ветки на ветку, и произносила слова, казавшиеся божественными.

Девушка узнала пасущихся на лугу скакунов своих братьев, и их самих, обращенных в каменные статуи. Поймав говорящую птицу, героиня с помощью ее волшебного пера оживляет юношей.

Благополучно возвратившихся в город молодых людей встретил король и повел к себе во дворец. Здесь добытые братьями волшебные предметы и чудесная птица рассказали правду о кознях матери королевы. Правитель повелел привести свою невинно обвиненную жену, долго томившуюся в зловонной посудомоечной, и нарядить в достойное ее сана платье.

На следующий день король, узнавший всю правду о кознях против его семьи, приказал сложить на площади огромный костер и сжечь на глазах у всего народа свою злую мать, обеих сестер с повитухой. После этих злоключений правитель прожил долгие годы с дорогой женой и любимыми детьми.

Было высказано обоснованное мнение, что А.С. Пушкин написал свою знаменитую “Сказку о царе Салтане, о сыне его могучем и славном богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди” [Пушкин А.С. Сказка о царе Салтане, о сыне его могучем и славном богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди // Руслан и Людмила. Сказки. – М.: Правда, 1982, с. 114–139] на основе крымчакской сказки [Крымчаки – малочисленный тюркоязычный этнос, обитавший в Крыму; придерживаются иудаизма], поэтому там упоминается море, остров и купцы, плавающие на кораблях.

Поздно вечером царь, стоявший за забором, услышал беседу трех сестер, которые пряли, сидя у окна. Одна из них говорит остальным девушкам, что будь она царицей, “то на весь крещеный мир приготовила б я пир”. Другая отвечает, что если бы она вышла замуж за царя, то “на весь бы мир одна наткала я полотна”. Третья заявляет: “Я б для батюшки-царя родила богатыря”.

Царю понравилось обещание последней из говорящих, и он предлагает ей стать его супругой, одной из сестер велит быть во дворце ткачихой, другой – поварихой. В тот же вечер царь обвенчался с молодой и во время первой брачной ночи произошло зачатие ребенка.

В связи с тем, что шла тяжелая война, царь вынужден покинуть дворец и отправиться туда, где происходили сражения. В эту пору царица родила сына, о чем пишет в письме супругу. Ее завистливые сестры со сватьей бабой Бабарихой решили извести царицу и вместо ее гонца послали к царю другого человека. Этому посыльному вручили письмо, содержащее сообщение о том, что царица родила неведомую зверюшку.

Коварные женщины спаивают вернувшегося гонца и похищают письменный приказ царя ждать его возвращения “для законного решения” проблемы. В грамоте, которое они подложили в суму гонца, было велено боярам “И царицу и приплод тайно бросить в бездну вод ”.

Несчастную женщину с младенцем посадили в бочку, засмолили, покатили к берегу и бросили в океан. Сказочно быстро растущий ребенок обращается к волне с просьбой вынести их на сушу. Бочка оказывается на берегу, герой вышибает ее дно и выходит с матерью наружу. Из дубового сука он сгибает лук, изготавливает стрелу и отправляется на добычу дичи. На море он видит бьющуюся в воде лебедь, над которой носился распустивший свои когти коршун.

Ребенок, уже ставший юношей, поразил хищную птицу стрелой в шею. Утопающего в море коршуна клюет и бьет крылом лебедь. Затем спасенная птица говорит своему избавителю: “Ты не лебедь ведь избавил, / Девицу в живых оставил; / Ты не коршуна убил, / Чародея подстрелил” и обещает ему свою помощь.

Утром другого дня проснувшийся юноша видит перед собой большой город и понимает, что его создала дева-лебедь. Жители города избирают его правителем, и он нарекается князем Гвидоном.

Узнав от купцов, посетивших внезапно возникший на острове город и дворец в нем, что те плвывут в царство Салтана, герой бродит по морскому берегу и печалится – он хочет увидеть своего отца. Лебедь белая превращает князя в комара, и юноша догоняет купеческое судно.

Царь, которому купцы рассказали о чудесном городе и передают поклон от князя Гвидона, изъявляет желание посетить его, но ткачиха, повариха и сватья Бабариха его отговаривают. При этом одна из сестер (повариха) упоминает о настоящем, по ее мнению, чуде – поющей белке, которая грызет золотые орешки с изумрудными ядрами. Услышав эти речи, юноша-комар ужалил тетку в правый глаз, отчего та окривела. Желяю угодить вернувшемуся на остров Гвидону, лебедь переносит в его дворец необыкновенную белку.

Проплывавшему мимо острова кораблю дают сигнал пушечными выстрелами. Купцы с этого судна приглашены князем в гости. Когда торговцы отправились в царство его отца, Гвидон был превращен девой-лебедью в муху и нагнал их корабль. Царь Салтан, услышав рассказ купцов, передавших поклон князя, вновь желает посетить остров Гвидона. Но вторая сестра (ткачиха) говорит царю, что истинным дивом является не белка, грызущая золотые орешки, а тридцать три богатыря, выходящие из моря. Обозлившийся князь, имевший вид мухи, в отместку сел на левый глаз этой тетки, и она окривела.

Лебедь, увидев у моря опечаленного Гвидона, узнает причину его грусти, и успокаивает, пообещав, что тридцать три молодых великана – ее братья будут в княжеском уделе, станут обходить дозором его город.

Купцы с проплывавшего мимо острова третьего корабля, приглашенные в княжеский дворец, отплывают в страну, где правит Салтан. Их догоняет юноша, обращенный в шмеля. Прибывшие к царю торговцы рассказывают ему и его свите о чудесах, увиденных ими в уделе князя Гвидона, передают очередное приветсвие. Удивленный услышанным царь опять говорит о своем желании навестить чудный остров. Бабариха подвергает сомнению чудесность появления морских богатырей, несущих дозор у города, расположенного на острове, и рассказывает о дивной царевне, у которой “месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит”. Рассерженный князь жалит в нос свою старую бабушку.

Вернувшийся домой князь вновь встречается с лебедью и говорит о своем желании жениться на дивной царевне. Убедившись в его непреклонном желании, лебедь взлетает с воды и на берегу оборачивается прекрасной девушкой. С блогословения свой матери молодые стали жить в совете и любви.

Через купцов, которые посетили его остров и отправились во владения Салтана, князь в очередной раз передает царю приглашение прибыть в гости. Торговцы рассказывают царю о всех чудесах, которые они видели в уделе Гвидона, о его удивительной красоты супруге и о приглашении навестить остров, где находится дворец князя.

Несмотря на то, что коварные жещины его отговаривали, царь наконец решается и отплывает со своим флотом к чудному острову. У берега отца и своих родственниц встречает и ведет в город молодой князь. Прибывшие люди воочию видят поющую белку, тридцать трех богатырей и красавицу-княгиню, ведущую свою свекровь, в которой Салтан узнает свою пропавшую супругу.

Когда плачущий от радости царь обнимал царицу, своего сына и невестку, ткачиха, повариха и баба Бабариха “разбежались по углам”. Будучи найденными, они со слезами повинились. Царь простил злых женщин и отпустил их домой, а сам веселым пиром отметил обретенное счастье.

Зачин в трех упомянутых произведениях устного народного творчества (разговор трех сестер и последовавшие за ним события) отличается лишь в деталях. Две завистливые сестры и их сообщницы (свекровь, колдунья или повитуха) убеждают правителя в том, что его супруга вместо младенцев родила щенят или звериного детеныша. Двух-трех детей или ребенка с матерью помещают водонепроницаемую емкость (сундук, короб, бочка) и бросают в реку или море на верную гибель. Затем рассказывается об их спасении; далее следуют эпизоды, связанные с тремя уникальными приобретениями, и счастливая для главных персонажей развязка событий.

Обратим внимание на образы реки и моря, которые оказываются не только водной стихией, грозящей гибелью, но и средой, благоприятной для героинь: в сказке “Три сестры” последним из того чудесного, что достается юному герою, предстает обитательница подводного мира Айгуль, дочь волшебника; в пушкинском произведении царевна-лебедь связана с морем, именует морских богатырей своими братьями; Данило Бессчастный требует у Чудо-Юдо морского послать к нему Лебедь-птицу, красную девицу.

Среди деталей, которыми различаются варианты сюжетной схемы, укажем на следующее: если в сказке Дж. Страпаролы король Анчилотто трижды приглашает неузнанных им детей к себе во дворец, то в сочинении А.С. Пушкина Гвидон несколько раз зовет в гости царя Салтана, который не догадывается, что молодой князь – его сын. В финале трех изложенных произведений злодеи оказываются разоблаченными, а супруги и их дети (или сын) воссоединяются и живут счастливо.

Сюжет о завистливых сестрах, пытавшихся погубить мать и ее младенцев (или ее единственного ребенка), известен многим народам, в том числе и эвенкам. Приведем фольклорное произведение “Монгун” – эвенкийскую сказку, в интриге которой нашел воплощение “бродячий” сюжет [Текст другого варианта произведения под названием “Мальчик, сияющий как золото” помещен в сборнике “Мифы славян и народов Севера” / Сост. Т.В. Муравьева. – Серия “Всемирная мифология”. – М.: Вече, 2005, с. 329–330].

 

Жил-был на свете один богач. Было у него три жены. Одна жена старая, первая, любимая. Вторая – красивая, а третья – молодая. Жили жены между собою не дружно. Красивая и молодая не любили старую за то, что она у мужа любимой была. Извести ее захотели, да случая все не было.

Собрался однажды муж в город. Стал их спрашивать:

– Жены мои дорогие! Какое счастье вы мне в жизни дадите?

Отвечает ему жена старшая, любимая:

– Дорогой муж! Рожу тебе сына золотого – Монгуна.

Говорит красивая:

– А я сошью тебе лучшую на свете шубу.

Молодая жена говорит:

– Сошью тебе бисерные бакари (унты).

Похвалил богач своих жен. Обещал из города подарки им привезти. И уехал.

Прошло много ли, мало ли времени, только старая жена рожать собралась. Те две жены чум ей отдельный сделали, клей из стеблей свежих трав приготовили. Легла роженица, в беспамятство впала. Трудные роды были. А в это время глаза ей клеем заклеили соперницы, чтобы не видела, кого родила.

Родился Монгун. Чум осветился ярче, чем Солнцем. Мать его тут очнулась. Глаза открыть хотела, да не могла. Только чуть-чуть одним глазом блеск увидела. А злые жены кричат:

– Не смотри! Ослепнешь!

Схватила красивая жена младенца и в озеро его бросила, а молодая жена щенка в шкуру завернула, поднесла к роженице:

– Вот смотри, кого родила! – и захохотала.

Родной сын Монгун в озере плачет. Услышал его таймень, подплыл к нему, к себе его взял, печенкой кормить стал. Тут вскорости хозяин из города приехал. Стали две жены ему говорить:

– Обманула тебя любимая жена. Смотри: щенка родила…

Разозлился муж. Взял за руку свою любимую (а та головешку с огнем незаметно в рукав к себе сунула) и увел ее в тайгу. Там оставил.

Живет она одна. Сделала чум себе, костер развела. Живет помаленьку. Зима пришла, лето стало. Пошла она однажды на то озеро воду черпать. Смотрит на песок, а там следы детские в воду ведут. “Что, – думает, – это такое?”

Пришла на другой день. Видит: опять новые следы. Решила узнать, кто бы это был? Лучок сделала. На песок положила. А когда снова пришла, лука не стало. Смерила следы. Унты немного потеснее сшила и опять туда же положила, а сама в кустах спряталась. Посидела немного. Видит, вода кругами пошла. На берег маленький, с турсучок, мальчик выскочил. Ярче солнца блестит. Подбежал к унтам. Сел на песок и давай их надевать. Надел, побегал и снимать начал. А снять не может, мучается.

В это время мать (она догадалась, что это ее сын был) подобралась к нему, схватила его, держит, а он из рук вырывается и кричит. Услыхал таймень. Голову из воды показал:

– Чего кричишь? Это ведь твоя мать…

– Нет! Моя мать ты!..

– Она! Она! – кричит таймень. – Тебя тетка в воду бросила, когда ты родился…

– Я мать твоя, родной, – говорит мать. – Иди ко мне. Когда рожала тебя, злюки глаза мне клеем заклеили. Я блеск твой видела. Ты это был…

Согласился мальчик, ушел с матерью. Стали жить они вместе.

Рос мальчик. Старела мать. А когда он вырос до спины оленя, сказал:

– Правду пойду искать, злу мстить.

Собрался и ушел. Долго, долго искал. На десятую весну отцовский чум нашел. Надрал бересты. На себя ее нацепил, чтобы блеск свой закрыть. В чум зашел и видит, отец лежит. Старый-старый уже. Отдыхает. И его жены постарели. Кричат ему:

– Эй! Кто ты? Не проходи дальше! У порога сиди!

Сел Монгун у порога. Просит у них:

– Нет ли поесть чего?

– Есть, да посуду опоганишь Ты такой страшный!

– А вы дайте мне лопаточку. Дали они ему лопаточку, чаю в нее налили. Попил он чаю, сидит и не уходит, а жены кричат:

– Уходи или сказку нам расскажи!..

– Не пойду, а сказку расскажу. Слушайте. Притихли злые женщины, отец сел. Начал гость сказку такую:

– Жил-был один эвенк. У него было три жены: одна – любимая, другая – красивая, а третья – молодая. Собрался хозяин в город. Стал перед отъездом жен своих спрашивать:

“Жены мои дорогие! Какое счастье вы мне в жизни дадите?” Отвечает ему жена любимая: “Дорогой муж! Рожу тебе сына Монгуна”. Красивая говорит: “Сошью тебе лучшую шубку”. Молодая жена говорит: “Сошью тебе бисерные бакари”. Похвалил муж своих жен и обещал им из города подарки привезти и уехал.

Тут злые женщины догадываться стали. На месте не сидят, вертятся, а муж им слушать велит. Монгун продолжал:

– Тут вскорости жена старшая рожать собралась. Те две жены ее не любили – со света сжить хотели. Клею приготовили, роженице глаза заклеили. Родился Монгун…

А когда дошел до места: “Красивая его схватила и в озеро бросила, а молодая щенка подложила…” – красивая закричала на гостя:

– Ой, иди отсюда! Хватит рассказывать! Спать пopa!

Отец на ноги встал, на нее крикнул:

– Замолчи! Пусть до конца говорит!

– Приехал вскорости, – продолжал Монгун, – муж из города. Рассказали ему злюки про любимую жену, щенка показали. Муж разозлился и прогнал свою любимую жену из чума. А Монгун не умер. Его таймень выкормил. Потом мать родная к нему пришла. Он сначала к ней не шел, но таймень ему все рассказал. Согласился мальчик с матерью идти. Вырос до спины оленя и пошел правду искать, злу мстить. Он и сейчас где-то ходит.

Только это сказал, бересту с себя сбросил, и в темном чуме сразу светло стало:

– Вот он – пришел!

Побледнели злые жены. Схватил их эвенк, ударил друг об друга. Из них дух вон, и сам тут же помер. Вышел Монгун из чума и обратно к матери ушел. И сейчас, говорят, живет с нею. Только не в чуме, а в новом доме.

В другой версии эвенкийской сказки сохранилась традиционная развязка. Старый эвенк узнал из рассказа своего сына о коварстве двух своих жен и судьбе третьей, которая была матерью юноши.

Заплакал отец, обнял сына. Потом пошел с ним в лес на берег озера, попросил у своей любимой жены прощения и привел ее домой. А двух других жен прогнал.

 

Три небесные сестры, оказывавшие помощь главному герою, и двое его неверных, завистливых братьев из русской народной сказки “Медное, серебряное и золотое царства” [Медное, серебряное и золотое царства // Русские богатыри / Сост. Г.И. Карнаухова. – Новосибирск: Сибирская издательская фирма ВО “Наука”, 1992, с. 195–206. По народным представлениям, в виде вихря или смерча может появляться злой дух, демон. Согласно старому казахскому поверью, внутри смерча летит дьявол; и потому, завидев черный вихрь, люди прогоняют его заклинанием: “Прочь от нас к дому плешивого!”. Отметим, что в марийской сказке “Как Никита царя побил” злой карлик в виде сильного вихря похищает прекрасную царевну; злой карла-волшебник Черномор из пушкинского произведения действует аналогичным образом (в одном из вариантов рассмотренной русской сказки похититель именуется Вороном Вороновичем)] – это все те же девы Плеяд и Семеро астральных братьев, число которых в равной мере сократилось.

Могучий Вихрь похитил царицу Настасью-золоту косу, вышедшую со своей свитой в сад на прогулку. Когда подросли старшие из трех его сыновей, царь отправляет их на поиски своей супруги. Но юноши более двух лет не дают о себе знати. Младший сын Иван-царевич убеждает отца отпустить его на поиски матери и своих пропавших братьев.

Сел на коня Иван и отправился в путь. Наконец он достиг подножия стеклянной горы, достигающей вершиной неба. У этой горы он встретил своих братьев, которые живут три года в шатрах, раскинутых у горы. Петр и Василий говорят младшему брату, что нашли матушкин след, но не могут взобраться на высокую гору.

На третьи сутки с большим трудом Иван-царевич взобрался на вершину стеклянной горы, долго шел по ней и достиг медного дворца. Здесь он напоил колодезной водой страшных змеем, прикованных цепями у ворот, и встретил царевну медного царства. Узнав цель прихода Ивана, девушка вручила ему путеводный медный шарик и отсылает к своей средней сестре. Следуя за покатившимся шариком, Иван пришел в серебряное царство. Эпизод встречи со змеями и царевной повторился. Но и средняя сестра сказала, что не знает, где найти похищенную мать героя. Она, в свою очередь, дает Ивану серебряный шарик и отсылает его к своей старшей сестре – Елене Прекрасной. Шарик приводит царевича к золотому дворцу, где происходят аналогичные события. Но третья царевна говорит, что мать Ивана живет недалеко и дает ему золотой шарик. Две последние девушки просят царевича забрать их на вольный свет после его победы над Вихрем.

Золотой шарик покатился по дороге. Идущий за ним юноша через некоторое время увидел чудный дворец, сверкающий скатным жемчугом и драгоценными камнями. У ворот дворца находились шестиглавые змеи. Напоив чудовищ, Иван вошел во дворец и в самих дальних покоях увидел свою мать, сидящую на раскошном троне.

Узнав своего сына, Настасья-царица рассказывает, как можно победить могучего Вихря, и советует испить воды, прибавляющей силы. По совету матери поменяв местами кадки с водой, прибавляющей и убавляющей силу, Иван схватился за палицу вернувшегося во дворец могучего хозяина; и тот унес юношу в небо и летал с ним над горами, морями и глубокими пропастями. Наконец утомленный Вихрь влетел в подпол и по ошибке стал пить из кадки, где была слабая вода. Царевич, вновь испив сильной воды, сделался могучим богатырем и снес мечом голову сластолюбивому Вихрю.

Елена Прекрасная с помощью волшебства прячет в золотое яичко свое золотое царство, благодарит юношу за избавление от злого Вихря, вручает ему волшебное яичко и изъявляет желание быть его женой. Иван-царевич с матерью забирают с собой трех сестер, захватывают полотна тканого и приходят к месту, где возможен спуск с горы.

Дожидавшиеся внизу братья, обрадовались своей матери, спустившейся по полотну. Увидев трех сестер-красавиц они позавидовали младшему брату Ивану и приняли коварное решение оставить на горе, вырвав из его рук полотно.

Когда оставленный на вершине горы Иван-царевич с горя-тоски стал играть Вихревой палицей, появились волшебные слуги, готовые выполнить три наказа юноши: доставили пищу, обеспечили отдых и перенесли его в родное государство.

Очутившись прямо посреди базара, царевич попросил встретившегося башмачника взять его в подмастерья и получил задание сшить пару обуви. Ночью Иван вышел на дорогу и покатил золотое яичко. Возник перед ним золотой дворец. Царевич зашел в горницу, достал из сундука золотые башмаки, и затем спрятал дворец в волшебное яичко.

Утром мастер увидел изумительной красоты башмаки и решил отнести их во дворец, где шла подготовка к трем свадьбам: старший брат брал за себя Елену Прекрасную, средний – царевну серебряного царства, а медного царства царевну за генерала отдавали.

Узнавшая свою обувь мудрая Елена, догадалась о присутствии в городе своего суженого и замыслила хитрость. Девушка сказала царю, что не выйдет замуж за его старшего сына, если башмачник не сошьет для нее покрытого драгоценностями платья.

Опечаленный этим поручением башмачник рассказал Ивану о желании Елены. Успокоив мастера, царевич ночью принес из золотого дворца в его дом подвенечное платье.

Наградив башмачника, Елена под страхом смерти приказала ему создать к рассвету на море золотое царство с золотым дврцом и чудесным садом. Иван-царевич, вновь успокоив хозяина дома, вышел на берег моря, покатил золотое яичко, из которого возникло чудное царство.

Елена Прекрасная говорит царю, чтобы он велел запрячь золоченую карету, так как желает поехать в золотой дворец и там повенчаться с его старшим сыном. На мосту царевна со своим женихом встретили Ивана-царевича, и правда о подлых поступках его старших братьев раскрылась народу.

После свадьбы Иван-царевич и Елена Прекрасная вернулись из золотого дворца и все поведали царю, который решил казнить старших сыновей. Иван-царевич на радостях упросил отца помиловать негодяев, за которых затем выдали церевен серебряного и медного царств.

Помимо текста, записанного Г.И. Карнауховой, известны еще три варианта сказки “Медное, серебряное и золотое царства”, собранных известным фольклористом А.Н. Афанасьевым. В первом и третьем из них сохранилась древняя мифологема о посещении героем подземного мира; во втором афанасьевском варианте, как и в тексте сказки из сборника, составленного Карнауховой, этот персонаж поднимается в горний мир.

Подобно образам трех братьев или товарищей, популярность приобрели персонажи в виде трех девиц.

“Красная розочка и заколдованный принц” [Красная розочка и заколдованный принц // Розовая книга сказок / Пер. и сост. Г.П. Шалаевой. – М.: Филологическ. общество “СЛОВО”, 1998, с. 225–233. Широко известен вариант сюжета под названием “Красавица и чудовище”, переложенный на русский язык в виде литературной сказки “Аленький цветочек”] – “Жил некогда богач. Было у него три дочери. Две заносчивые, нравные. Подавай им каждую неделю новые наряды да уборы драгоценные. Третья же дочь была покорная и хорошая. Не позволяла, чтобы отец много на нее тратился, и довольствовалась малым” [Три дочери, младшая из которых, в отличие от старших, была искренне преданной отцу, фигурируют в известной пьесе У. Шекспира “Король Лир”].

Мотив умыкания красавицы могучим злодеем и эпизод, в котором утомленный похититель летает над лесами, горами и морем, пытаясь избавиться от ухватившегося за него богатыря, использован в поэме А.С. Пушкиным “Руслан и Людмила” [Пушкин А.С. Руслан и Людмила. Сказки. – М.: Правда, 1982, с. 5–96].

Общая сюжетная схема прослеживается в рассмотренном произведении из русского фольклора и в долганской сказке “Сын грома” [Сын грома / Мифы славян и народов Севера / Сост. Т.В. Муравьева. – Серия “Всемирная мифология”. – М.: Вече, 2005, с. 331–333]. Отправившийся на поиски своей матери, унесенной сильным ветром, главный герой по имени Куначжи, который с детства не мог ходить, сумел найти способ и подняться со старшими братьями в верхний мир. Овладев способностью ходить, он оставил братьев у Серебряной дороги (Млечного пути), а сам отправился дальше. На своем пути он миновал три избушки, в каждой из которых у окон сидела одна из трех сестер-красавиц, указывавших герою направление, в котором ему следовало идти. Герой нашел свою мать в небесном жилище и узнал, что он сын небесного Грома, всадника на белом коне. Прожив у родителей около трех лет, герой отправился на землю, получив от отца в подарок волшебный таловый прутик. По пути Куначжи забрал трех небесных красавиц, которые вскоре стали женами трех братьев. Спустившись с ними на землю, Куначжи вытащил из-за пазухи таловый прутик, вынул из него три сучка. Вышли оттуда разные народы, расселились по всей земле.

Решение вопроса о происхождение образов трех небесных красавиц из приведенных выше сказок не вызывает затруднений – их прототипами были три девы-птиц, которые, в свою очередь, возникли на основе представлений о семи девах Плеяд. Некоторую сложность представляет интерпретация фигуры женщины, похищенной Вихрем, многоголовым змеем, летающим карликом, великаном-дивом, Кащеем Бессмертным, богом-громовником и т.д.

ИЛИУФ Х.Ш., кандидат филологических наук